Читать книгу "Изыде конь рыжь... - Kriptilia"

очередное заседание, они шли каждые три часа. О том, что господин директор арестован жандармерией в Таврическом, в Комитете узнали еще днем, часов около трех, как и об удачном покушении на губернатора. Великовозрастное дитя степей, пребывающее в такой ажитации, почти ничего нового не сообщило. Условия, конечно, не сахар, особенно для Рыжего – но вряд ли он не предполагал, что нарвется на усиленные меры.

- К нам поступило предложение, – сказал Реформатский. – Воспользовавшись помощью господина Нурназарова, взять особняк на Очаковской штурмом и освободить нашего товарища. Прошу высказываться.

- Провокация!

- Бред какой-то!

- Нет, мы должны...

- Вы сами-то как оцениваете этого...

- Вполне рабочий информатор в состоянии нервного срыва. Это у него Ромашка из окна выпрыгнула. Какая-то недолеченная инфекция, плюс недосып, плюс кризис. Будь он в адекватном состоянии, конечно, сюда бы не пришел. Но не врет. Вот проследить за ним могли. В теории. На практике – вряд ли.

- Штурм управления – это жертвы. Хотя, если получится, мы оттянем на себя основные силы жандармерии. – Виктория Павловна, рассудительная авантюристка...

- Четыре часа до момента «Х», – напомнил Реформатский. – Мы не только оттянем силы, – а они должны по плану быть распылены в городе. Мы еще и спровоцируем сражение между армией и жандармерией.

- Это если мы не управимся быстро. Налететь, вломиться, взять, уйти – и пусть они бегают туда-сюда-обратно, как Нельсон за Наполеоном. – Анатолий.

- Хорошая идея.

- А вот это – дело...

Люди, сидящие за столом, загудели рассветным ульем, готовящимся к вылету. Андрей Ефремович оглядел комнату, споткнулся взглядом на особо воодушевленных лицах, поскреб в бороде.

- Что ж. Вынужден от имени Канонира наложить на эту акцию вето.

- Основания? – Виктория Павловна спрашивает вполне искренне – если есть причины, она готова их рассматривать.

- Прямой приказ. «Все, что может поставить под угрозу согласованный ход операции» Дословно.

***

Отработать две смены подряд – не подвиг, но почти нарушение устава. Явиться на место службы отрабатывать третью – бессмысленное вспышкопускательство даже в дни беспорядков. Прикажут – будешь работать, не прикажут – отдыхай, как положено. Регистратор в 8 утра предстал пред налитыми кровью очами вернувшегося высокого начальства и кладет на стол семнадцать листов протокола. Прибегать к стенографии и потом расшифровывать записи не пришлось: подследственный читал громко и отчетливо, можно было сразу писать набело.

Евгений Илларионович весело удивился, пошутил, мол, не признательные ли то показания, потом пролистал, присвистнул. Волосы влажными после умывания руками пригладил, потом на регистратора прищурился: разглядел окончательно.

- Вы, – говорит, – зачем же это все еще здесь?

- Так ведь сменяющего-то нет...

- Ну, тогда пойдемте, работать будем – и давайте, кстати, сюда этого пиита срочно. Вот вы, наверное, наслушались-то, на всю жизнь рифму возненавидите...

Хороший человек Евгений Илларионович, и начальник хороший, понимает, что и стенографисту тоже любопытно знать, чем это дело закончится – опять же, всю ночь слушал.

- Он и не охрип почти. Но оно не страшное. И красивого много есть.

«Ты не ходи туда, не ходи туда, там впереди февраль, позади вода, летом на лед наслаивается лед, было как дома, было наоборот...» Только все урывками, так и хочется дописать, закончить. Но этого начальству, даже самому лучшему, знать не следует.

- Да, – кивает его высокопревосходительство, – вот тут хорошо. «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи на десять шагов не слышны»... Так ведь и есть.

А дальше там: «Что за ерунда? Опять сбился?..» Так и остались две строчки.

Пиит, он же стихотворец, за ночь если только с лица спал, да щетиной оброс, да инеем слегка покрылся – по волосам, по плечам, а так – хоть бы что. Злой, как страус, и такой же наглый; на стакан глянул – словно плюнул: ни спасибо, ни пожалуйста. Впрочем, и когда к стулу прификсировали, не возразил.

- Доброе утро, Владимир Антонович. Как спалось, не спрашиваю – доложили уже.

- Вы меня, Евгений Илларионович, разочаровали, – напоказ вздохнул Рыжий. – У вас в этом карцере пыли – как на лунной поверхности. Туда нога человека до моей не ступала года два, все слежаться успело. И это с учетом прошлого чрезвычайного положения. Я вас этими сведениями теперь шантажировать могу. Вы изобличены как гуманист. Вердикт окончательный и обжалованию не подлежит.

- Знаете, Владимир Антонович, пришел как-то уважаемый гость в ресторан и спрашивает: «Нет ли у вас в меню дикой утки?», – а ему официант и отвечает... – Генерал-майор не закончил, улыбку свернул, как это он умеет, когда сильно сердится. – А теперь хватит валять дурака. Где Штолле? Где Анна Павловская?

- А что вы с ними собираетесь делать? – рассмеялся Рыжий. – Посадите в соседнюю камеру? На предмет давления? Вас ведь на большее не хватит. Пальцем ведь не тронете.

- Ну что вы, я просто хочу удостовериться, что вы им не оказали никакого милосердия. Значит, не оказали, и на том спасибо. Теперь извольте сообщить, как связаться с Лихаревым, и можете катиться отсюда на все четыре стороны.

- «Свободно в этом мире милосердье...» Впрочем, ладно. Это разговор. Дело. Вчера бы так. Зачем вам Лихарев?

- Мне не нужно, чтобы вы сдавали мне Лихарева. Я хочу знать, что происходит, где он и как с ним связаться.

Стихотворец дернул плечом, голову опустил, вдохнул, выдохнул шумно...

- Евгений Илларионович, я же связью и занимался. А вооруженное восстание – дело такое... Тем более, что вы меня так любезно предупредили, что я под прожекторами. Дважды предупредили. Конечно, мы приняли меры на случай моей смерти или ареста. С учетом того, что я не железный и слабых мест у меня более чем достаточно. А вы меня подмели на втором шаге. Так что я, честно, не имею ни малейшего представления, какой именно план пошел, в каком виде, кто сейчас где, какие идут частоты и позывные – и что теперь будет. А с Лихаревым связаться проще простого, только вам это совершенно не поможет.

- Это уж позвольте