Читать книгу "Конунг Туманного острова - Дмитрий Чайка"

ада, обиталища демонов. Именно сюда пришел крепкий мужчина лет тридцати с небольшим, в толстом плаще, сколотом фибулой грубой северной работы. От плаща отчетливо тянуло запахом псины, ведь подбит он был волчьей шкурой. По всему видать, что чужак этот воин. Здесь, в столице, таких плащей давно уже не носили. И фибулами не пользовались. Пуговицы же куда удобней. И именно на серебряные пуговицы псов государевых с завистью посматривал пришелец, крикнувший «Слово и дело».

Дознаватель, который принял этого парня, не добился от него ни звука. Пришелец хотел говорить с самим боярином Гораном, и тот, немало удивленный такой настойчивостью, принял его. Человек, именем которого пугали детей от Балтики до Александрии, испытующе смотрел на того, кто не боялся ни его самого, ни его жуткой славы. Судя по суровому, словно вырубленному из камня лицу, этот муж вообще ничего не боялся.

— Ты, парень, знаешь, что бывает, если Слово твое облыжным будет? — задал Горан обычный в таких случаях вопрос. Потому-то и редко заходили сюда праздные людишки, ведь за ложный донос можно клейма на лице удостоиться. И тогда кончена твоя жизнь. До скончания века в миску плевать будут.

— Я не доносить пришел, — усмехнулся мужик. — Я вообще не болтлив, боярин. Десять лет ни одной живой душе не рассказывал, как владыка Прибыслав в сортире утоп. И как владыка лютичей Вартислав подо льдом поплавать решил. Умею язык за зубами держать.

— Вот даже как?

Горан посмотрел на воина долгим задумчивым взглядом. То ли дурак, головой скорбный, то ли отчаянно смел, раз не боится такие вещи вслух говорить. А Вацлав-то, оказывается, налажал тогда…

— Ну, раз не болтлив, сказывай, зачем пожаловал… как тебя, парень?

— Крок, — представился северянин. — Крок меня зовут. Из руян я. На острове мы живем. Святовид наш бог.

— Знаю ваш остров. И град Аркона знаю тоже. Хочешь чего? — нетерпеливо спросил его Горан.

— Князем хочу стать, — сказал Крок. — Я хорошего рода, и удачей воинской не обделен. На эстов ходил не раз, на пруссов, свеев и готландцев. Хочу к господарю Самославу в подручники пойти. Я не хуже сербского Дервана службу сослужу ему.

— Просишь ты немало, парень, — задумался Горан, который сегодня решил уже ничему не удивляться. — А раз просишь много, то и дать, наверное, тоже многое готов. Что же ты предложить князю хочешь?

— Янтарь, — улыбка Крока напоминала трещину в старом дубе. Обветренное лицо морехода, какими были все руяне, стало хищным, как у дикого зверя. — Я весь янтарь под себя заберу. Есть залив большой, он больше на озеро похож. Туда проход узкий ведет. В тот залив река Прейгиле[26] впадает. На той реке сильный град поставить можно. Тогда вся земля пруссов в кулаке будет.

— А ты те места знаешь? — пытливо спросил его Горан.

— Хорошо знаю, — кивнул Крок. — Три раза там был.

— За янтарем ходил? — вскинулся Горан. — И кому сдавал?

— Я у них имен не спрашивал, — усмехнулся Крок. — Купцы да купцы. В Гамбург ваш не повезу нипочем. Его там вполцены забирают. Да ты о том и сам знаешь не хуже меня.

— Смелый, да? — задумчиво посмотрел на него Горан. — Или просто глупый…

— Скажи обо мне князю, боярин, — попросил вдруг Крок. — Я дочь тамошнего владыки за себя сговорил. Если вено богатое за нее отдам, то сяду в тех местах по праву. У владыки своих сыновей нет, одни дочери. А сильного чужака с дружиной они князем признают легко. Такое там в обычае. Я дело верное предлагаю.

— В харчевню у ворот иди, — Горан взмахом руки отпустил воина. — Спросишь Сома. Скажешь, что от меня. Он примет на постой и кормить будет. Жди, пока позову.

Северянин ушел, а боярин встал, с трудом разогнув поясницу. Он не молодеет, и спина все чаще напоминает о себе. Солнце клонилось к закату, и ему все равно идти к князю на доклад. Вот заодно и о парне этом расскажет. Есть в нем что-то такое, что вызывает доверие. А вот страха, наоборот, нет вовсе. Отчаянный парень. Только такой и полезет в земли свирепых пруссов, терзавших своими набегами окрестные племена. Дорог солнечный камень. Ватаги охочих людей идут за ним, да только половина их них назад не возвращается. Не любят пруссы чужаков. А идти туда с войском государь не хочет. В тех болотах надолго застрять можно.

Боярину подали коня, и он поскакал в княжий замок, что хмурой громадой нависал над столицей. Горожане, видевшие его фигуру на персидском иноходце, издалека ломали шапку, а когда он скрывался из глаз, то крестились в испуге и плевали через левое плечо. Похорошела Братислава. Главные улицы были застроены сплошь, и заселены не абы кем. Сам государь здесь место под жилье жалует. Ни за какие деньги купить его нельзя, а вот лишиться можно запросто. Сделай шаг за пределы дозволенного, и твой дом уже не твой. И жизнь твоя уже не твоя. Твоя жизнь теперь — в соляной шахте с киркой в руках. Не один дом здесь трудами Горана хозяина сменил. Уж очень зыбка та грань, когда дозволенное недозволенным становится. Иной чиновник по лезвию ножа не хуже ромейского канатоходца ходит.

Цокают копыта по брусчатке мостовой. Заплатили горожане за эту роскошь немыслимые деньги, но никто и не подумал хоть копейку зажать или пожаловаться. Мигом в посаде за стеной окажешься вместе с мастеровыми и лавочниками средней руки. А это позор немыслимый для любого гордеца-нобиля. Таким вот хитроумным способом государь из ворюг неправедно нажитое обратно вытаскивает. Собственный город за их деньги благоустраивает. А другой способ — посуда эта проклятая, что китайцы делают. Стоит она чуть ли не на вес золота, а не позвать приличных людей в дом, если полного сервиза на сотню персон нет. И ведь покупают! Горан даже зубами скрипнул от возмущения. Те сервизы все до одного разные. Их бабы китайские вручную расписывают дивными картинками. Очередь на них на год вперед. Вне очереди только два человека свою посуду получили: ромейский император, которому она в подарок поехала, да сам Горан. Старый боярин даже покраснел от постыдных воспоминаний. Никогда он еще служебным положением не пользовался, а тут пришлось. Невместно персоне его уровня на серебряной тарелке есть, словно он купец какой.

— Тьфу ты, пропасть! — расстроился Горан, который к роскоши был равнодушен совершенно, но вынужден был соответствовать.

Ну… так он сам себе говорил, когда надевал сапоги из тончайшего сафьяна и шелковую рубаху. Он бы ни за что не признался, что вспоминает прошлую жизнь с каким-то