Читать книгу "«Вдоль обрыва, по-над пропастью...» - Игорь Васильевич Кохановский"

меня важно одно! Когда он с ней — он великолепен: веселый, трезвый, добрый, деловой. Сейчас в больнице он много пишет песен и еще чего-то.

Мне звонила твоя мама, но Володи дома уже не было. Ей перед отъездом позвонить не успела.

Детишки наши здоровы. Люся потолстела. У них дом как заезжий двор.

Жизнь она и Лена ведут богемную, ну это их дело. Ну всё, Гарик. Желаю тебе здоровья и успеха в твоей тайге.

Н. Высоцкая.

Это письмо я получил в старательской артели, Нина Максимовна знала, что я на Чукотке мою золото, просто перепутала тундру с тайгой…

А вскоре пришла весточка и от Володи, притом на адрес старательской артели — он узнал его, видимо, от своей матушки. Вот что он писал:

Ну а мне плевать,

Я здесь добывать

Буду золото для страны!

Васёчек! Обиды! Ну их на фиг! Не писал я тебе долго — это правда. Но… ведь и ты мне, если разобраться, — одно ругательное письмо и две телеграммы — извинительную и поздравительную.

Не писали — значит, не писалось, а вот сейчас пишется. Я, Васёчек, все это время шибко безобразничал, в алкогольном то есть смысле. Были минуты отдыха и отдохновения, но минуты редкие, заполненные любовными моими делами. Приезжала Марина — тогда эти минуты и наступали. Были больницы, скандалы, драки, выговоры, приказы об увольнении, снова больницы, потом снова больницы, но уже чисто нервные больницы, то есть лечил нервы в нормальной клинике, в отдельной палате. Позволял терзать свое тело электричеством и массажами, и душу латал, и в мозгах восстанавливал ясность, а сейчас картина такая: в Одессе все в порядке, в театре вроде тоже — завтра выяснится, и завтра же приезжает Марина. Я один, мать отдыхает, я жду. С песнями моими все по-прежнему. Употребляют мою фамилию в различных контекстах, и нет забвения ругани, и нет просвета, но я… не жалею. Я жду.

Пытался я, Гарик, чтобы ты приехал, но… приедешь — расскажу подробнее. Это было невозможно. По-моему, кто-то из твоих магаданских коллег постарался — мол, без тебя некому работать. А может, еще что. Но сейчас ты уехал множить золотой наш запас и поправлять финансовые свои дела. И сказал ему отец: «Ты, Васёчек, молодец».

Зое я все время твержу, но у них какие-то свои дела, и я их редко вижу, а потом месяц я шастал по медицинским учреждениям и потерял контакты. Увижу их на днях и опять капну. Гарик! Ты хватить ездить — полежал на дне и будя. Вот! Приедешь — будем трудоустраивать. Давно не разговаривал с Машей, опять по причине медицинской, не знаю даже — как у вас дела. Если будешь звонить — попроси, пусть она позвонит мне.

Назревают у меня всякие кинодела, но это пока прожекты, и еще надо кончить одесскую эпопею. Разберемся. Дел я наделал, Васёчек, — подумать страшно, но… вероятно, все будет нормально. Я тебе напишу еще поподробнее, а сейчас бегу за цветами. Вот!

Целую тебя, Васёчек! Пиши!

P.S. А в больнице меня привязывали шнурами, как буйного. Это очень печально.

Прочитав это письмо, я представил всю описанную Володей картину очень живо, ибо видел его не раз в окончательном раздрыге, агрессивного, ничего не соображающего, и подумал, каково же было тем, кто был в эти минуты с ним рядом. Но тон письма меня немного успокоил, было впечатление, что он осознаёт, куда приведет эта его слабина, если он не «завяжет» навсегда.

Вернулся я в Москву уже окончательно накануне 30 сентября, аккурат к маминым именинам. В Сухуми было еще жарко, и мы с Машей решили поехать хоть на недельку (на дольше дочурку оставить с сестрой бывшей свекрови она не решалась) поплавать в море, позагорать.

Когда Володя узнал о моих планах, он тут же вызвался поехать со мной, тем более что он с Мариной этим летом плавал на теплоходе «Грузия», они заходили в Сухуми, стояли там несколько дней, и капитан теплохода, считавший Володю и Марину своими гостями, познакомил моего друга с какими-то важными местными людьми. Короче, говорил мне Володя, у него там все «схвачено», и примут там нас по высшему классу. Он со мной поедет на два-три дня, все мне там устроит, вернется в Москву и проводит ко мне Машу.

Я было обрадовался — как все замечательно устраивается. Но… Володя неожиданно «загудел», то есть запил. Правда, не до полной «отвязки», но все равно и в таком состоянии на него надеяться было бы опрометчиво. А я очень устал в этой своей старательской эпопее, когда спать приходилось не больше четырех часов в сутки. А тут еще мне не хватало в Сухуми непросыхающего Володи. Нет уж, дудки…

А Володя исчез на несколько дней, и это было очень кстати.

Я купил билет и, собрав минимум вещей, поехал во Внуково.

Объявили посадку на мой рейс.

Я уже стоял у трапа самолета, как вдруг кто-то меня похлопал по плечу и произнес:

— Васёчек…

Это был Володя.

Я ничуть не обрадовался его появлению.

— Откуда ты узнал о моем рейсе?

— А я заехал к тебе, а Надежда Петровна говорит, что ты вот только что уехал во Внуково.

— Васёчек, давай все начистоту. Ты «загудел», значит, не остановишься. И мне с тобой там колобродить совсем не хочется. Я правда очень устал в старателях и хочу отдохнуть с Машей вдвоем, а не вытаскивать тебя из пьяных компаний.

— Гарик, клянусь, ничего подобного себе не позволю. Я просто хочу тебе там все устроить по суперклассу, чтоб ты действительно отлично отдохнул. Тем более вдвоем с Машей, — очень серьезным тоном убеждал меня Володя.

— Хорошо, но дай слово, что, если ты «загудишь», я тебя сажаю на самолет и ты не сопротивляешься.

— Членусь, да, — сказал он с грузинским акцентом.

Действительно, в Сухуми нас встречали какие-то люди на черной «Волге», которую подогнали к самому трапу самолета. Все они Володю знали, он меня со всеми познакомил, и мы прямиком поехали в какой-то горный ресторан отмечать приезд «дорогого гостя».

Все было замечательно, Володя пил в меру. Где-то в одиннадцатом часу мы заговорили о том, что ведь нам надо куда-то пристроиться с ночлегом. Грузины сказали, что они обо всем позаботились и нас ждет чудесный домик на самом берегу моря.

Примерно к часу ночи нас отвезли в этот