Читать книгу "«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье"

что тогда, в монастырской келье, мне показалось, что они приняли меня в свой таинственный круг. Я приобщился к ним, я стал одним из них. Еще не веря, растерянный, счастливый, я говорил себе: вот такой и должна быть смерть. Смерть как отрицание всех болей, всех печалей. И жизнь как родник, берущий начало в сердце, а не в лукавом человеческом разуме.

Юноша снял ладони с моей груди, по-прежнему улыбаясь, но ощущение силы и могущества не покидало меня. Он поднялся на ноги; я тоже встал и вслед за ним и двумя другими вышел наружу. Вопреки ожиданиям за пределами кельи я не увидел ни извилистых переходов, ни темных аркад — был только просторный, открытый двор, куда на три стороны выходили кельи. Четвертой служила отвесная стена, над которой высились пики-близнецы, увенчанные снежными шапками и непередаваемо прекрасные в розоватых лучах восходящего солнца. К вершине Монте-Верита вели ступени, вырубленные во льду; во дворе, как и в стенах обители, царила тишина, и теперь я понял почему. На всех ступенях безмолвными рядами выстроились белые фигуры — в одинаковых туниках с поясами из цветных камешков, коротко подстриженные, с обнаженными руками и ногами.

Мы пересекли двор и стали подниматься по ступеням, чтобы присоединиться к стоявшим. Вокруг не раздавалось ни звука: они не обращались ни ко мне, ни друг к другу, только улыбались, как и первые трое. Их улыбка не была просто вежливой или дружеской, такой, какую видишь в нашем мире. Это была улыбка торжествующая — в ней сливались воедино мудрость, ликование и страсть. Невозможно было определить их возраст, понять, мужчины это или женщины, но красота их лиц, грация тел поразила и взволновала меня до глубины души. И мне вдруг захотелось стать таким же, как они: одеваться, как они, любить, как любят они, смеяться вместе с ними, поклоняться тому же, что они, и так же, как они, хранить молчание.

Я поглядел на собственную одежду — на куртку, рубашку, спортивные бриджи, толстые носки, горные ботинки, — и внезапно вся эта унылая амуниция, годная только на то, чтобы обрядить покойника, сделалась мне отвратительна. Я сорвал с себя все и швырнул ком одежды вниз, во двор, чтобы поскорей от нее избавиться. Я стоял под солнцем обнаженный, не испытывая смущения или стыда. Меня не заботило, как я выгляжу, мне это было безразлично. Я знал, что хочу покончить со всеми атрибутами мира, в котором пребывал до сих пор; избавляясь от одежды, я символически прощался со своей прежней сущностью.

Мы взошли по ступеням к вершине, и нам открылось необъятное пространство, свободное от облаков. Цепи гор меньшей высоты терялись в бесконечности, а далеко внизу в легкой дымке лежали тихие зеленые долины, реки, объятые сном города, до которых нам больше не было дела. Повернув голову, я увидел, что пики-близнецы разделяет глубокая расселина — неширокая, но непроходимая. Голубоватые стены, гладкие, без единой выбоины, отвесно уходили вниз, образуя пропасть, навечно скрытую в сердце горы. На столь безмерную глубину не могли бы проникнуть ни лучи высокого полуденного солнца, ни свет полной луны, ни тем более слабый человеческий глаз. И эта зажатая между двумя вершинами расселина показалась мне похожей на гигантскую чашу в ладонях какого-то высшего божества.

Кто-то с головы до ног закутанный в белое стоял на краю обрыва. И хотя я не мог различить лица́ — его скрывал капюшон, — высокий, стройный силуэт, гордая посадка головы, простертые навстречу мне руки заставили мое сердце бешено забиться.

Я сразу понял, что это Анна. Так стоять не мог никто, кроме нее. Я забыл о Викторе, забыл о своей миссии, забыл о времени, о том, где я нахожусь, обо всем, что случилось за последние двадцать шесть лет. Помнил я только покой, нисходивший на меня в ее присутствии, помнил, как она тихо сказала мне: «Мы ведь оба ищем одно и то же». И я окончательно понял, что всегда, всю жизнь любил ее. Она познакомилась с Виктором раньше, чем со мной, она его выбрала, вышла за него замуж, — пусть так, это ничего не меняло. Узы брака ни для меня, ни для нее никогда не имели значения. Наши души встретились, соприкоснулись и ощутили родство с той секунды, когда Виктор представил нас друг другу. И этот странный, необъяснимый союз сердец, способный сломать любые преграды, одолеть любые препятствия, помог нам сохранить близость — невзирая на молчание, разлуку и прожитые врозь годы.

Какую страшную я совершил ошибку, отпустив их на Монте-Верита одних! Если бы я присоединился тогда к ним обоим, как они предлагали во время нашей последней встречи в книжном магазине, интуиция подсказала бы мне, что́ задумала Анна, я услышал бы зов, который слышала она. Я не проспал бы всю ночь, как Виктор, встал бы с рассветом, ушел вместе с ней, и годы, истраченные мною впустую, могли бы стать нашими общими, и мы провели бы их вместе, вдвоем, в этих горах, отрезанных от мира.

Я еще раз взглянул вокруг, на лица стоявших рядом, и с ревнивой завистью, доходящей почти до боли, подумал, что они — не в пример мне — владеют секретом какой-то высшей формы любви. Причина их молчания — не обет, обрекающий на прозябание во тьме: гора дарила им покой, умиротворение, настраивала на единый лад их души. Слова не нужны, когда мысли можно выразить улыбкой и взглядом, когда неудержимый радостный смех, идущий из самого сердца, сближает и роднит.

Их сообщество не было похоже на закрытый монашеский орден, мрачный, как могила, отрицающий все, чем наделил нас природный инстинкт. Жизнь здесь была полная, яркая, интенсивная; жар солнца просачивался в вены, вливался в общий кровоток, становился частью живой плоти, а холодный воздух, впитывая солнечный свет, очищал мышцы и легкие, заряжал их силой и могуществом — силой, которую я ощутил, когда их пальцы прикоснулись к моему сердцу.

За ничтожно короткое время изменились все мои ценности. Тот я, который совсем недавно карабкался в гору, терзаемый гневом и страхом, больше не существовал. А нынешний я — пожилой человек с седой головой, который нормальным людям, доведись им увидеть меня сейчас, показался бы шутом, посмешищем, безумцем, — я стоял обнаженный среди других солнцепоклонников на Монте-Верита. Солнце поднялось уже высоко и светило прямо на нас; оно до пузырей жгло кожу, пронизывало жаром сердце и легкие, наполняя тело блаженством и болью.

Я продолжал не отрываясь смотреть на Анну. Я так ее любил, что машинально повторял вслух