Читать книгу "Девушка в полосатом шарфе - Кристин Лестер"

…Весь вечер Кира, скорчившись, сидела на полу и плакала. Она не нужна Дэвиду. И никогда не будет нужна. Что-то душило ее и выворачивало наизнанку, она не знала, что происходит, но чувствовала, как черные силы выходят из нее, вместе с болью и слезами.

– Мама! – шептала она надорванным голосом и не знала, куда еще заползти, чтобы наконец стало легче. – Мамочка!

Как хочется к маме! Как хочется сейчас уткнуться в ее мягкое родное плечо и нареветься вволю! Выпустить все черное, что сжимает душу, прогнать отчаяние и одиночество… Что бы ни было, но так мы устроены: в самые тяжелые моменты – хотим к маме. Если нам страшно или больно, мы кричим «мама!».

На комоде, словно в ответ на ее сиплый зов, зазвонил телефон. Кира послушно подползла к аппарату, сняла трубку и свернулась калачиком на полу. Но уже лежа.

– Алло! Кира, что у тебя происходит? Я почему-то места себе не нахожу! – Голос мамы звучал взволнованно.

И тут ее прорвало. Она рыдала в трубку, не в силах выговорить ни одного отдельного слова, она кричала что-то и плакала, плакала, плакала…

– Все-все. Все уже хорошо. Все уже прошло, я же с тобой. Кира, успокойся.

– Мама!

– В конце концов! – услышала она в трубке. – Да что же они там с тобой сделали?!! Я сейчас возьму билет и прилечу за тобой! Кирочка, ради бога успокойся и постарайся рассказать!

– Ничего они не сделали, – прорыдала она и, вспомнив Яна, снова растянула рот в плаксивой гримасе. – Мне тут ску-учно! Ы-ы-ы!

– Я так и знала! Успокойся. Это просто нервы сдают. У всех так бывает в чужой стране… Успокойся, дочка.

– Я хочу к вам, – просипела Кира. – Я хочу домой!

– Вот и замечательно!

– Правда?

– Я как раз хотела тебя позвать.

– Зачем?

– У папы в субботу день рождения, ты забыла?

– Забыла.

– Ну… бывает. Ему, между прочим, исполняется пятьдесят. Приедет много народу, мы ждем и тебя тоже. Может, прилетишь на выходные?

Кира хлюпала носом и успокаивалась.

– А сегодня что?

– Вторник. Может, отпросишься и прилетишь прямо завтра?

Кира подумала. «Есть место, где ты могла бы отсидеться и прийти в себя?» – вспомнила она слова Вальтера.

– Я попробую, мама.

– Вот и молодец. Прилетай скорее. Мы все по тебе соскучились.

– Соскучились?

– Да. А что тебя удивляет?

– Вот то и удивляет.

– Кира, опять ты за свое! А ну собирай вещи и немедленно возвращайся домой! А не то я сейчас сама поеду в аэропорт.

– Хорошо, я попробую… Мама!

– Что?

– А какая там у вас сейчас погода? – тихо спросила она, покосившись на качающиеся от ветра фонари во дворе.

– С утра было солнышко, сейчас немного туч набежало. Тепло. Каштаны все никак не облетят.

Кира тихо заскулила, представив свою квартиру и желтые ветви, заслонившие кухонное окно…

– Ну все, дочка, все. Садись на самолет и быстренько – сюда. Я тебя люблю и жду.

– Я тебя – тоже, мама. Пока.

Еще час Кира сидела на полу, вытирая слезы и раскачиваясь вперед-назад. А маленький скверик на углу ее дома сейчас так прекрасен! Там – клены, рябины и каштаны… Все – желто-красное, воздушное, нереальное… и – тишина. Только трамвайный перезвон по утрам. И что-то еще… Что-то другое, но тоже очень важное присоединялось к ее воспоминаниям. «Только, пожалуйста, не начинайте плакать без меня!» – вспомнила она веселый голос Яна и вдруг зажмурилась, обняв себя за плечи, сжавшись в маленький комочек.

– Ян! Мой Ян!.. Господи, какая же я дура!

Кира зажмурилась и сжалась еще сильней, пока ей не показалось, что сейчас хрустнут кости. Как она могла! Как у нее язык повернулся отказать ему во всяких надеждах на взаимность ради призрачной любви к Дэвиду? Ян – такой теплый, ясный, добрый – как каштан под окном. Он за два месяца стал самым родным человеком на свете. Даже… все-таки надо это мужественно признать – даже роднее мамы!

Она нуждается в нем сильнее всего! Как в друге, как в соседе, как в лучшей жилетке, в которую можно горько поплакать. Как в тот вечер, когда она пришла к нему на четвертый этаж. Тогда она не поняла, что произошло, она не поняла, что сделал Ян, однако плакать совсем расхотелось.

А еще он умеет быть другим… Он умеет быть горячим, нетерпеливым и в то же время искусным и нежным в любви; он умеет играть с ней, довести до сумасшествия, при этом оставаясь сдержанным и надменным. Он умеет доставить ей самое незабываемое удовольствие, и, похоже, готов был доставлять изо дня в день. Он… Он – великолепен. Но у него есть один-единственный недостаток: он – не Дэвид. Он просто Ян.

А Дэвид? Кира вспомнила его лицо, ладони до сих пор ощущали тепло его кожи, запах его одеколона, пропитавший одежду и волосы… Она вся пропахла Дэвидом. Ну как! Как ей теперь жить?!!

– Может быть, тебе отпустить его? – То ли она сама, то ли зареванный внутренний голос прогнусавил в этот момент. – Простить и отпустить.

Она вздохнула и вышла на балкон. Тотчас же ветром ее пригвоздило к стене, и некоторое время Кира с ужасом наблюдала, что творится на улице. Ночной Нью-Йорк впервые словно вымер. Легко сказать – отпустить Дэвида. На это понадобится время. Чувство к Дэвиду должно осыпаться и улететь, словно почерневшие листья, которые гоняет ветер по улице…

Но все-таки ей начало становиться легче. Кира стояла на холоде, глубоко дышала, и цепкий спрут, сжимавший ее душу, начал потихоньку убирать свои щупальца. Что-то светлое и большое рождалось в ней.

Ей нужно простить. Тогда станет легче. Кого? Не важно! Всех! Всех простить, и тогда, может быть, упадет груз с души!

Простить всех, кто не помог ей с яблоками. Просто понять и простить. Маму простить за ее чрезмерную любовь к Петре, Петру простить за ее занудство, Мари – тоже простить (ведь тащила же она на себе коробку и никого не просила о помощи!). А еще – Стефана, водителя автобуса, пани Ижек (господи, а ее-то за что?), Берту… и даже консьержку, которая заворчала в тот вечер, вместо того чтобы пожалеть Киру…

Она вдруг поняла, что на самом деле вовсе не обижается на них! И не будет вычеркивать из списков друзей! Пусть они там останутся, хотя бы в статусе приятелей. Просто они – такие.

А Ян, Мотя и даже Вальтер – другие. Вот они способны помогать посторонним людям. Впрочем, она никого из них не знает толком. И Дэвида тоже не знает. И не узнает уже никогда. На это тоже нельзя обижаться. Ни на кого нельзя обижаться. Никогда!

Только сейчас она поняла, что почти два месяца таскала за собой сумку с обидой. И не выкладывала из нее ни единого яблочка. А ведь можно было просто раздать всем на вокзале по одному. И освободиться…