Читать книгу "Невеста трех женихов - Галина Артемьева"

– Я просто запела, – вздохнула Света. – Не знаю почему. В утешение.

– Пойдем со мной, – обняла ее за плечи Люба, – я тебе должна еще кое-что рассказать.

Они зашли в дом, хозяйка принесла из кабинета небольшой конверт.

– Смотри! Когда у нотариуса завещание оглашали, он мне дал это. Запечатанное. Муж велел вручить мне, когда его не станет. Знал, что он первый уйдет, наверное. И вместе с завещанием подарок оставил.

Люба достала из плотного желтого конверта магнитофонную кассету, подошла к музыкальному центру.

– Слушай внимательно. Ты, может, вообще никогда эту песню не слышала. Слушай слова.

Как же не слышала! Еще как… Любимая мамина песня. Детские воспоминания:

Мне не забыцца песнi той даўняе вясны:

– На Мурамскай дарожцы стаялi тры сасны…

Александрына, цяпер прыйшла зiма.

Александрына, шукаю я – няма…

Александрына, i з песняй ты цьвiла…

Александрына, якою ты была!

– Слышишь! «На Мурамскай дарожцы», – прошептала Люба. – Это наша с ним песня.

Прозвучали последние слова:

Такою ты здалася у семнаццаць год маiх[15]…

– Я не понимаю, как ты угадала, каким шестым чувством ощутила… Значит, не случайно мы с тобой встретились. Муж мой только классику слушал, другого не признавал. А про эту песню говорил: гениальная. И музыка, и слова. Говорил: так процитировать «На Муромской дорожке» и сделать свое… Только очень одаренный человек мог. Пел мне ее. И потом – видишь… Прислал весточку. И не ответить мне ему никак теперь! И не сказать, как люблю, как понимаю его! «Шукаю я – няма!» Ищу – нет его нигде. Нет, и все.

Люба, взволнованная, раскрасневшаяся, дрожала, вновь переживая чудо встречи и трагедию вечной потери.

– Как же – нет? А кассету кто прислал? А говоришь ты с кем? И петь я тебе почему стала? – неожиданно для себя возразила Света. – Ты плачешь, душа болит. Не видно, не ощутимо, какая она, душа? А – болит ведь! А его душа – где? Разве не рядом с тобой?

– А ты мне еще споешь?

– Конечно, спою. Сколько хочешь.

В тот день кто-то будто подсказал им важное решение. Любе надо написать настоящие воспоминания. О муже. О его пути. О его труде, беспощадном к самому себе. О поисках. Ведь у нее все – и письма его, и фотографии, и даже дневники. Не перевез он их в новую жизнь, велел ей беречь.

То, что сварганила Сесилька, пусть существует само по себе.

Люба потрудится, обязана потрудиться, чтобы память о муже не растворилась в этом лепете. Она боялась не справиться, растеряться. Материалов-то уйма. Годы могут уйти на то, чтоб все включить, рассортировать, осмыслить.

Тогда Света и предложила свою помощь. У нее имелись все предпосылки, чтобы заняться подобной работой: владение компьютером, в те времена еще довольно редкая вещь, далее – легкий слог, редакторские навыки.

Так появилась у них общая цель. Дружба же, скрепленная общим делом, – неописуемое счастье.

Спасибо судьбе. Книгу они подготовили на удивление быстро. Люба наговаривала на диктофон, Света вслед за ней распечатывала фрагменты. Потом выбрасывали повторы, систематизировали. В итоге получилось двухтомное издание, вышедшее одновременно на итальянском и на русском. Эта работа стала для Светы началом ее трудового издательского и продюсерского пути.

Жизнь явно налаживалась.

НЕОЖИДАННОСТИ

В сентябре, хоть Света и настроилась решительно, поехать в Москву не удалось: приболел дедушка Марио, нельзя было оставить его одного. Дедушка отличался огромной самобытностью, под стать своей великолепной супруге, он слыл «сильным и отчаянным», из тех, кто не побоится красивой женщины, да и вообще любому риску рад. Самым большим его увлечением стала огромная яхта, на которой еще сравнительно недавно он путешествовал в одиночку по морям-океанам. Оставил «свою красавицу» (иначе он яхту не называл) из-за начавшегося ревматизма. Во время приступов болезни он с трудом мог передвигаться по дому. Не оставлять же его одного в беде! Решили отложить до весны: в апреле в Москве еще лучше, чем в сентябре.

– Это получится, что я больше года ни разу домой не возвращалась, – удивлялась Света.

Близился Новый год. Вся Италия казалась охваченной единственным стремлением: скупить все, что только можно, к предстоящему Рождеству. Новый год в Европе затмевался пышным и любимым всеми без исключения семейным праздником, с елкой, подарками, ожиданием чуда. Рождество Христово! К нему начинали готовится уже в сентябре. Рекламы, огни, плакаты, песни, особо украшенные витрины – все призывало не прозевать самый важный подарок, без которого праздник не будет настоящим.

Света привыкла к новогодним подаркам. И к новогодней елке. Пусть неправильно, пусть сначала положено отмечать Рождество, но то, что было ожиданием чуда в детстве, невозможно вычеркнуть и забыть. Тем более такой Новый год. 2000-й!

Она, по сложившейся на чужбине привычке, часто писала лучшей и все понимающей подруге Инне. Инна жила теперь в Провансе, в горах и без особой надобности не покидала свой дом. Самым надежным способом их общения стала переписка.

«Бог ты мой! Какая эпоха кончается!

Совсем скоро мы станем людьми прошлого века.

Прошлого тысячелетия.

Ископаемыми.

И, как некогда, определяя время творчества Гомера, мы туманно заявляли: «Архаический период. До пятого века до нашей эры», так же расплывчато и о нас можно будет заметить: «В конце второго тысячелетия от Рождества Христова…»

Хотим мы этого или не хотим, но – никуда не денешься: наше время ужмется до крошечного игольного ушка, и в него, в это малюсенькое отверстие, будет заглядывать любопытный или равнодушный глаз того, кто придет вслед за нами.

Он может увидеть чудовищные злодеяния, которые вызовут стремление отвернуться от жестокого века, проклясть его, забыть; он может учуять гнилостное зловоние городов-монстров, на человеческих свалках которых зарождались чудовищные болезни и дьявольские идеи.

Но все-таки… все-таки…

Если тот, кто захочет всмотреться, будет терпелив и мудр, он разглядит и другое: какой бы долгой ни была ночь в ХХ столетии (как, впрочем, и в любом другом), на смену ей неизменно приходил день.

Он ощутит тепло любви ушедших навсегда людей, поймет цену их верности и порадуется силе ненапрасной надежды.

Спасибо времени!

Оно никого не обманывает.

Оно дает только те куски, которые мы можем проглотить. И только тогда, когда это необходимо.

Но если человечество нетерпеливо жадничает, как неразумное дитя или впадающий в бесстыдство детства старик, если род людской начинает суетиться, стремясь собственными кровавыми усилиями добиться общественного совершенства, на которое щедрое неторопливое время отпускает столетия, случаются непоправимые трагедии – войны, революции.