Читать книгу "Краткая история цифровизации - Мартин Буркхардт"

Ответить на вопрос о предназначении компьютера значительно проще, если понимать его не как инструмент, а как мастерскую, то есть пространство, в котором могут храниться самые разные инструменты, в том числе и те, которые еще не изобретены. Инструментом он будет являться только в момент самой «оцифровки», когда часть действительности переводится в цифровое агрегатное состояние, тем самым обретая невероятное количество степеней свободы. Пространственное измерение машины объясняет несколько парадоксов, в том числе известное высказывание Стива Джобса «Компьютер – это решение. Теперь нам нужна проблема» и не менее загадочное замечание философа Вилема Флюссера «Мы открываем то, что изобрели». В переносном смысле можно говорить о призрачном континенте, который мы открываем словно колонизаторы Америки. Знание о существовании Нового Света у нас уже есть, однако полное освоение этого континента займет значительное время. Пространственный характер нашего восприятия машины подчеркивает и то, как мы называем обитателей нового цифрового мира – digital natives, «цифровые аборигены». Используя этот термин, мы признаем, что этот мир может стать для кого-то новой родиной, новым жизненным пространством. Особенность цифрового мира в том, что он не знает границ: всё, что можно электрифицировать, можно и оцифровать, а всё, что можно оцифровать, можно сохранить, а потом размножить и передать в любую точку физического мира со скоростью света.

Ровно поэтому компьютер следует рассматривать как универсальную машину, как инстанцию, через которую достижима любая цель- и это, пожалуй, будет наиболее точным определением. Так как компьютер заменяет собой все мыслимые инструменты и скрывает в себе целый мир, его было бы ошибочно сравнивать и ставить на одну ступень с другими инструментами. Конечно, компьютер можно использовать как устройство-посредник – в качестве печатной машинки, для записи или воспроизведения звука, – однако этим его функциональность не ограничивается. Второй, не менее важный пункт заключается в том, что компьютер за счет своей логики позволяет освободиться от вещественности: число становится описанием числа, текстовый редактор – описанием пишущей машинки, а фотография – совокупностью знаков, которые интерпретируются как цветные точки. Говоря терминами Джорджа Буля, можно утверждать, что компьютерная вселенная существует благодаря уничтожению – ну или преодолению вещественности. Так проясняется существенное отличие виртуального мира от реального. Если какой-то объект (например, музыкальное произведение) оцифрован, то, следуя формуле x = xn, его оригинал, в общем-то, становится ненужным. Возможность неограниченного размножения цифровых сущностей важна не только для звукозаписывающей индустрии, но и для нашей занятости. Если мы однажды оцифруем какой-то вид деятельности, то он станет образцом, который можно воспроизвести в любое время, в любой точке планеты и любыми средствами, пусть даже силами ботов, дронов или армии роботов. Эта мысль вызывает у нас ужас и возмущение – явный признак того, что мы имеем дело с настоящей цифровой революцией, последствия которой значительно более серьезны, чем последствия стихийных бедствий, войн или государственных переворотов.

Когда я только начал заниматься историей компьютера, мне сразу же пришел в голову вопрос: а бывали ли в истории человечества другие универсальные машины, которые столь же сильно повлияли на развитие общества? Ответ такой: конечно же, да. Скажем, если мы возьмем зубчатую передачу (или, для наглядности, механические часы) и попытаемся разобраться, для чего именно он предназначен, то попадем в столь же затруднительное положение, как и в вопросе о предназначении компьютера. Одни и те же шестеренки могут служить для передачи энергии в ветряной, водяной или приливной мельнице, а в карильоне или движущихся фигурах – для программирования мелодии или изображаемой сценки. Появление зубчатого колеса сравнимо с падением на Землю огромного инопланетного метеорита, ведь оно в корне меняет всё средневековое общество: время, прежде утекавшее сквозь пальцы, как песок, вода или свет, становится измеримой субстанцией, а уж мы-то, как дети Нового времени, знаем, что время – это деньги. Ну а где есть деньги, там есть и проценты, то есть тот самый капиталистический образ мысли, к которому мы с вами привыкли. Зубчатая передача служит еще и наглядной демонстрацией принципа разделения труда – именно так строились готические соборы и работали текстильные фабрики. Вдохновленные безграничными возможностями зубчатого колеса, средневековые схоласты даже начали использовать его как доказательства существования бога, попутно переквалифицировав его из филолога и ученого в Великого часовщика.

Но не только небо, а всё общество целиком претерпевает основополагающие изменения под знаком зубчатого колеса. Люди становятся более пунктуальными и требуют чувства такта, что вызывает перемены не только в личных отношениях, но и в сфере труда, а с ними и промышленную революцию. Философы тоже начинают толковать мир как часовой механизм: тот же Декарт описывает животных не как родственные формы жизни, а как естественные автоматы. От старого мира в прямом и переносном смыслах не остается камня на камне, а общество, доверившись универсальной машине, начинает стремительно меняться, превращаясь в гигантский шестеренный механизм.

* * *

История зубчатого колеса позволяет понять, почему цифровизация является огромным вызовом: она вынуждает нас перепридумать всё то, что сейчас кажется естественным и привычным. Особо проницательный читатель в этом месте может заметить, что зубчатая передача Средневековья явно не был первой универсальной машиной человечества, раз само понятие машины к этому моменту уже существовало. Довод справедливый, однако эту часть истории можно осознать только в том случае, если вспомнить, что именно изначально подразумевали под словом «машина». В нашем воображении машины того времени – это механизмы, изрыгающие пламя и искры, однако мы же уже говорили, что древнегреческое слово «машина» образовано от mechane – «хитрость», «обман природы». Ровно поэтому первая крупная машина служила не для производства, а была краном, с помощью которого в ходе театральной постановки на сцену опускался бог – deus ex machina. Всю эту сценическую машинерию можно трактовать как своего рода искусственный интеллект, переносящий общество в новый драматический мир, где люди с безопасного расстояния, как в компьютерной игре, могут наблюдать за взаимодействием богов и героев, неба и земли. Вы, наверное, не удивитесь тому, что первой технологией в истории была риторика, ведь на самом деле античность началась с революции знаков – с алфавита.

История, по сути, крайне проста: все греческие буквы изначально были картинками (например, буква «А» была быком в ярме), но со временем связь с исходными образами потерялась и в результате остались одни абстрактные «цифровые» значки, никак не связанные с реальностью. В чем же преимущество алфавита? Во-первых, можно утверждать, что буква вечна и неизменна. Если сказать, что А=А=А, то я уже формулирую принцип тождества, а значит могу выстраивать логические уравнения: если А=В и Б=В, то А=Б. Во-вторых, алфавит лишен каких-либо коннотаций, то есть не связан ни с духами природы, ни с сатирами, ни с демонами. Ну а раз система знаков стала оторванной от реальности, то с ее помощью можно описать что угодно. Не случайно греки называют букву stoichos – а это то же самое слово «стихия», которым мы обозначаем ветер, воду, землю и воздух: то есть природа устроена точно так же, как слово, состоящее из различных букв. Таким образом, фразу Стива Джобса можно перефразировать так: «Алфавит – это решение. Теперь нам нужна проблема». Греки вообще отличались новизной своих решений: они не только сумели разложить на стихии освобожденную от сверхъестественных явлений природу, но еще и создали логику и математику, сформулировав гипотезу о том, что любой предмет должен состоять из бесконечно малых неделимых атомов, и ни из чего больше. Все эти рассуждения кажутся нам понятными и знакомыми лишь потому, что наше мышление определяет универсальная машина под названием «алфавит».