Читать книгу "Зайка - Мона Авад"

– Саманта, – мечтательно произносит она. – Давай я просто скажу, что мне всегда очень нравилось то, как ты пишешь.

– Правда?

Она не сводит с меня своих мечтательных глаз с поволокой.

– Да, очень. Я твоя поклонница.

– Ты серьезно?

– Ты прикалываешься? Твои тексты такие… зернистые. Приземленные, реалистичные, с солоноватым привкусом. В них вся ночь человеческой души, самые темные ее уголки. И ты подаешь ее так прекрасно и в то же время грустно. Это просто великолепно. В смысле… не пойми меня неправильно, иногда ты хватаешь через край, и это начинает раздражать, но… Ты пишешь, выходя за рамки. Провокационно. Твой талант виден невооруженным глазом. И твой творческий голос вносит огромную лепту в наш, общий.

– Он скрепляет нас, – добавляет Виктория.

Я смотрю, как они все согласно кивают. Их волосы сияют, как чистый солнечный свет, разливающийся по небу у нас над головой.

– Спасибо, – говорю я.

– Именно поэтому я так расстроилась, когда услышала, что у тебя… творческий блок.

Теперь они все избегают моего взгляда и смотрят куда угодно, только не на меня. Чистое небо куда-то исчезло. Я снова оказалась одна, в темноте, под проливным дождем. Неужели Лев им все рассказал? Так и вижу, как он шепчется с ними. Заваривает чай, беззлобно говорит о том, что в этом нет ничего постыдного и что это случается даже с лучшими из нас.

– Что? Кто вам это сказал?

– Саманта, – качает головой Элеанор, похлопывая меня по ладони. – Мы почувствовали. Это очевидно.

Я упорно качаю головой, пока она говорит.

– Нет, вовсе нет, это не так! Я все время что-то пишу!

Но по щекам уже катятся предательские слезы. Кира протягивает мне платочек с узором из радуги. Они ждут, пока я вытру лицо и высморкаюсь.

– Саманта, – продолжает Элеанор, – в этом нет ничего постыдного. Ты же художница. Мы все художницы. Наши желания, потребности, все то, что сеет в нашу творческую почву семена и заставляет цвести наше творчество…

– И женское начало.

– Именно. Это сложный и деликатный процесс, не так ли? Тонкий. Необъятный.

Я киваю.

– Вот желание, – говорит Элеанор.

Она поворачивается к Кэролайн. Та достает из сумочки розового пластмассового пони и ставит на подставку для маффинов посреди стола. Я тупо разглядываю его гибкое розовое тело, покрытое узором из сердечек и застывшее в прыжке, его искрящиеся блестками глаза. Кажется, что они слезятся.

– Пинки Пай[35], – шепчу я.

– А вот весь мир, – продолжает Элеанор, и на сей раз Кира достает нечто, похожее на маленькую пластмассовую решетку.

Это забор. Игрушечный загон. Она ставит его так, чтобы он окружил Пинки Пай со всех сторон.

– Ты понимаешь, какая это ужасная ситуация?

– Мы обычно говорим «унылая».

– Душная.

Мы все пристально вглядываемся в Пинки Пай. Огороженная загоном, одинокая на подставке для выпечки, совершенно пустой, если не считать крошек от маффинов. А стол внизу, так далеко.

– Неудивительно, что у тебя случился застой, Зайка.

– Но мы, Саманта, работаем над одним проектом, который может помочь справиться с этим блоком.

– Это что-то вроде… командной работы.

– О… – говорю я. – Вы вместе пишите роман? Или рассказ?

Они улыбаются. О, Саманта! Как же ты отстала от жизни. Сидишь в темноте и духоте за своим старым, рассыхающимся столом, вцепившись в сточенный тупой карандашик!

– Нет-нет. Это не роман, Зайка.

– Кстати, теперь уже никто не использует это слово.

– Оно очень устарело.

– И такое обрюзгшее, хромает на обе ноги.

– То, что делаем мы, – это нечто гораздо большее…

– Новаторское.

– Экспериментальное.

– Перформативное.

– Интертекстуальное.

– Да-да, очень интертекстуальное.

– В общем и целом – это некий гибрид.

Гибрид. Самый непонятный и странный из всех известных науке зверей. Так говорят про что-то невразумительное. Неоднозначное.

– Гибрид, значит. Вы смешиваете разные жанры?

Они снова обмениваются этими странными улыбочками. И качают головой.

– Саманта, мы же в Уоррене. Здесь процветает наиболее экспериментальная и новаторская писательская школа в стране. Она выходит далеко за рамки жанра. И ниспровергает саму концепцию жанра.

– А также гендерные стереотипы.

– И патриархат языка.

– Не говоря уже о необходимости писать.

– Грубо говоря, эта школа дает под зад всей писательской парадигме, Саманта. Которая, кстати, итак уже давно мертва, если ты не знала.

– Вот именно. В корне этой школы лежит Телесный аспект. И все то, что этот аспект воплощает, что его наполняет во всех смыслах.

– Да уж, балуемся с Телесным аспектом и так и этак, – ухмыляется Виктория.

Элеанор бросает на нее мрачный взгляд. А потом смотрит на меня и улыбается. Ее лицо становится похоже на треснувшее стекло.

Я вижу, что все они ждут от меня какой-то реакции.

– Здорово. Все это звучит очень круто. Но, простите, что именно вы все же делаете? Конкретно?

Они снова переглядываются. Саманта, прости, мы все время забываем, что ты ходила в государственную школу. И, наверное, первая в своей семье поступила в университет. Или вообще первая закончила школу? Вот мы вечно забываем. Но ничего, Зайки, давайте ей объясним так, чтобы дошло.

– Саманта, мы художницы, верно?

– Верно.

– И вот скажи мне, как художница хотела бы ты быть гостьей в чужом сюжете?

Они все смотрят на меня и ждут правильного ответа. Думай-думай-думай.

– Нет?

Улыбки проступают на их лицах, прямо как солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь хмурую пелену облаков.

– Конечно же нет.

– Ты хочешь обладать властью.

– Хочешь творить.

– Хочешь обладать собственным пространством для творчества. Хочешь иметь над ним власть.