Читать книгу "Смерть Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее"

Арройо продолжает:

– Если позволите сменить тему, мои коллеги предложили нам собраться официально – сотрудникам и ученикам, воздать дань памяти вашему сыну. Вы с Инес придете?

Арройо своему слову верен. Прямо на следующее утро занятия в Академии отменены, ученики собираются все вместе почтить память усопшего однокашника. Они с Инес – единственные присутствующие посторонние.

Арройо обращается к собравшимся:

– Давид оказался среди нас несколько лет назад, он учился танцу, но вскоре проявил себя не как ученик, но как наставник, наставник нам всем. Излишне напоминать вам, как все мы замирали в изумлении, когда он танцевал. Я удостоился чести быть среди его учеников. В наших занятиях я играл роль музыканта, а он – танцора, но воистину, когда он начинал танцевать, танец становился музыкой, а музыка – танцем. От Давида танец лился мне в руки и пальцы – и в мой дух. Я был инструментом, на котором он играл. Он возвышал меня, возвышал он и вас, как мне известно из ваших признаний, – возвышал всех, чьи жизни затронул.

Сегодня я сыграю вам музыку, которую узнал от него. Когда музыка завершится, мы соблюдем минуту безмолвного созерцания. А затем разойдемся – с памятью о его музыке в нас.

Арройо садится за орган и начинает играть. Он, Симон, тут же узнает ритм. Это ритм Семи, предложенный с непривычной сладостью и изяществом. Он, Симон, ищет ощупью руку Инес, сжимает ее, закрывает глаза, отдается музыке.

С лестницы раздается внезапный грохот, и в студию врывается стайка юных. Во главе у них – Мария Пруденсия из приюта, она несет плакатик, пришпиленный к палке. ЛОС ДЕСИНВИТАДОС, гласит он: незваные. Позади нее, парой – доктор Фабриканте и сеньора Девито, а следом толпа сирот, чуть ли не сотня. В этой толпе на плечах у четверых мальчиков постарше простенький гроб, выкрашенный в белое; заранее спланированным маневром они вносят гроб на сцену и ставят там.

Доктор Фабриканте кивает, и к четверым гробоносцам присоединяется на сцене сеньора Девито. Пока все это происходит, Арройо не пытается вмешиваться: вид у него ошарашенный.

Сеньора Девито обращается к собравшимся:

– Друзья! – выкликает она. – Это для всех нас печальный повод. Вы утратили одного из вас – в ваших рядах брешь. Но у меня к вам послание, и послание это – радостное. Гроб, который вы видите перед собой, который пронесли на своих плечах по улицам города из самого приюта «Лас Манос» эти юные товарищи Давида, – символ его смерти, но и его жизни притом. Мария! Эстебан!

Мария и высокий прыщавый юноша, ее спутник, делают шаг вперед и без единого слова поднимают гроб торчком и снимают с него крышку. Гроб пуст.

Эстебан говорит. Голос у него прерывается, лицо раскрасневшееся, ему явно неуютно.

– Мы, сироты из приюта «Лас Манос», присутствовали у постели Давида в его последних муках и решили… – Он бросает отчаянный взгляд на Марию, та шепчет ему на ухо. – Решили, что мы, оставленные им, оставим его послание.

Теперь очередь Марии. Она говорит с неожиданным самообладанием.

– Мы называем это гробом Давидовым, он, как видите, пуст. Что это нам говорит? Это говорит нам, что он не ушел, что он по-прежнему среди нас. Почему гроб белый? Потому что, хоть и кажется, что день этот печален, печален он не совсем. Вот и все. Вот что мы хотели сказать.

Доктор Фабриканте кивает вторично. Сироты возвращают крышку на гроб и поднимают гроб на плечи.

– Спасибо вам всем, – выкрикивает сеньора Девито поверх шума. Улыбка ее кажется ему, Симону, восторженной, никак иначе. – Спасибо, что позволили детям из «Лас Манос», на кого слишком часто не обращают внимания, кого забывают, поучаствовать в ваших поминках.

И так же внезапно, как они появились, сироты покидают студию, спускаются по лестнице и уносят гроб с собой.

Наутро, когда они с Инес завтракают, в дверь к ним стучит Алеша.

– Сеньор Арройо просит меня принести вам извинения за вчерашнюю кутерьму. Для нас это тоже полная неожиданность. И вы забыли вот это. – В руках у него балетки Давида.

Инес без единого слова забирает балетки и выходит из комнаты.

– Инес расстроена, – говорит он, Симон. – Ей нелегко. Уверен, вы понимаете. Может, выйдем? Прогуляемся в парке.

День приятный, прохладный, безветренный. Шаги глушит толстый ковер опавших листьев.

– Давид показывал вам фокус с монеткой? – спрашивает Алеша ни с того ни с сего.

– Фокус с монеткой?

– Он подбрасывает монетку, и она каждый раз падает орлом. Десять раз, двадцать, тридцать.

– У него, должно быть, имелась монетка с орлами на обеих сторонах.

– Он этот трюк проделывал с любой монеткой, какую ему ни дай.

– Нет, этот фокус он мне не показывал. Но, пока я не положил этому конец, он играл в кости с Дмитрием, и Дмитрий говорил, что Давид способен выбрасывать двойную шестерку, когда пожелает. Какие еще фокусы он показывал?

– Я видел только с монеткой. Мне так и не удалось разобраться, как у него это получалось. Остается только диву даваться.

– Надо полагать, если человек очень точно владеет мышцами, можно совершенно одинаково каждый раз бросать монетку или игральную кость. Наверное, дело в этом.

– Он проделывал этот фокус исключительно нам на потеху, – говорит Алеша, – но один раз сказал, что, если б захотел, мог бы обрушить столбы.

– Что вообще он имел под этим в виду – обрушить столбы?

– Понятия не имею. Сами знаете, какой он был, Давид. Впрямую то, что имеет в виду, никогда не скажет. Всегда предоставлял нам разбираться самостоятельно.

– Он Хуану Себастьяну свой фокус с монеткой показывал?

– Нет, только детям в классе. Я говорил Хуану Себастьяну про это, но его не заинтересовало. Сказал, что в Давиде он ничему не удивляется.

– Алеша, а упоминал ли когда-нибудь Давид послание, которое он нес?

– Послание? Нет.

– Давид делил людей согласно тому, готовы они услышать его послание или нет. Я оказался среди безнадежных – тех, которые без воображения, чересчур приземленные. Подумал, может, вас он возвысил до другого лагеря – лагеря избранных. Подумал, что он, может, вам он свое послание открыл. Он к вам тянулся. И вы к нему – мне это было видно.

– Я не просто тянулся к нему, Симон. Я его любил. Мы все его любили. Я бы жизнь за него отдал. Правда. Но нет, никакого послания он мне не передал.

– В последнюю ночь, которую я провел с ним, он говорил и говорил о своем послании – говорил о нем, не открывая, в чем оно состояло. Дмитрий же теперь заявляет, что ему оно было открыто, в полноте. Как вы знаете, еще со времен Аны Магдалены Дмитрий настаивал, что у них с Давидом особая связь, тайное притяжение. Я ему никогда не верил – он же враль. Но теперь, как я уже сказал, он болтает, что Давид оставил послание и Дмитрий – его единственный хранитель.