Читать книгу "Странная птица. Мертвые астронавты - Джефф Вандермеер"

Чэнь-враг, ошеломленный, побрел вперед, спотыкаясь – точно сомнамбула в объятиях кошмара. Он боролся за право существовать, силился не рассеяться, все издавал какие-то полные отчаяния звуки. А потом – затих, застыв от повсеместных булавочных уколов сущности Мосс, трепетавшей от ощущения соприкосновения крови Чэня с ее собственной кровью.

Грейсон нашла в рюказаке Чэня веревку и связала ему руки и ноги.

– Мы взяли тебя, Чэнь.

– А я – тебя, Мосс.

– В другой раз, Чэнь. В другой раз. Не сейчас.

И Чэнь-первый снова стал Чэнем. Невозможно описать чувства, оттенившие его распад, – единовременное обладание таким количеством глаз, стучащих сердец, сокращающихся легких. Сонм крошечных жизней, которые не могли быть сведены к уравнениям, которые существовали в каждый момент, каждая – уникальна, и у каждой – своя структура, своя математика. Ему нужна была музыка, он хотел до отвала наесться. Понятное дело, ни первое, ни второе желание не сбылись, и все, что он получил – облегчение от собственного сбитого дыхания… единого. Одного.

Чарли Икс превратил Чэня в неудачника, потому что он был одноразовым. Мосс заставила его потерпеть неудачу таким образом, что это позволило ему жить, что дало некоторое утешение, что на самом деле не было неудачей. Это позволило Чэню искупить вину, что проявилась в его плоти.

Грейсон и Мосс взирали на Чэня сверху вниз. Они все еще могли различить на его теле растровую сетку тел саламандр – она отпечаталась на его коже, словно татуировка, но уже потихоньку рассасывалась. Они это видели, и Чэнь тоже видел – их глазами; видел – и ощущал их великую заботу.

– Ты это сделаешь, или я? – спросила Грейсон у Чэня.

Убить Чэня-врага.

– Нет! – выкрикнул он. – Оставьте его в живых. Он может нам пригодиться.

Обычно Чэнь никак не пригождался, потому как не обладал таким грузом знаний, что был у версии, путешествовавшей с Мосс. Чэнь никогда не предлагал сохранить Чэню жизнь – это было слишком опасно.

Мосс положила руку ему на плечо.

– Ты сказала, что утка на нашей стороне, – прохрипел Чэнь сквозь ком слизи в горле, оставшийся после саламандр. – Мы можем себе это позволить. – Он сказал это просто так, чтобы сказать хоть что-то, сказать – и показать, что у него все в порядке. Что было, конечно же, невозможно.

– Утка прошла рядом с нами, – заметила Мосс.

И впрямь: утка появилась рядом с бассейном, понаблюдала за ними… была ли она там еще мгновение назад?

И – снова исчезла.

Утка видела, как Чэнь превратился в ворох саламандр. Видела, как Мосс ему помогла восстановиться.

Что еще она видела?

ix.

внять разметке родителя, что дитя позабыл

Как объяснить вес утки со сломанным крылом? Сущая во плоти, крови и в частицах света, утка не могла летать. Крыло было сломано намеренно – таков был замысел Чарли Икса, по которому утка всегда могла быть отвергнута Компанией. Чтобы утка могла стать добычей. Такой же презренной и отвергнутой, как добыча.

Когда троица столкнулась с уткой, оказалось, что та тяжела – будто отлита из меди, стали или золота. Взгляд утки был непроницаем – тяжелая долголетняя память отяготила его. Всегда, когда они прибывали сюда, их тяготил неизбывный и назойливый этот вопрос: утка за нас или против нас? Или: узнает ли нас утка?

Утка являла собой парадокс. Она бродила там, где хотела, и везде, где того требовала поставившая ее на стражу Компания, отрицая всякие законы того места, куда попадала. В большей или меньшей степени утке были подвластны все версии Города.

– Утка Шредингера.

– Утка Хайдеггера.

– Утка Сведенборга.

– Утка Сенеки[7].

Утка Чарли Икса.

Худшие версии утки: хищная, вспыльчивая, с суровым рептильным взором. Та, что сочилась тоненькой струйкой крови, засыхающей пятнами на белизне пера. Этакие стигматы оракула, плата за слишком ясный взгляд в будущее. Распознать хищную утку просто – она чаще всего воспроизводит подобающие хищным птицам убийства мелкой живности. Роется в тушке какого-нибудь грызуна своим острым, мелкозазубренным по краям клювом, тащит наружу кишки. Проглатывает их, как какая-нибудь цапля проглатывает лягушку, остатки жадно глодает – мерзко видеть со стороны. Загвоздка в том, как долго утка намерена оставлять объект внимания в живых.

Она отрывалась от пиршества, поднимая голову с механической грацией – и с голодом, таким сильным, что будто вот-вот выльется в агрессивный утиный кряк. Но кряка не следовало – следовал крик атакованной уткой жертвы; и крик, похоже, насыщал утку больше, чем чье-либо мясо.

Не раз и не два троица видела, как утка потрошит лису – прижатую шпорами на перепончатых лапах к земле, распоротую от задних лап до морды. Вычистив все потроха, утка работала головой точно молотом, ледорубом – клюв разбивал голову лисе, и по сторонам летели брызги крови и мозгового вещества. Звук разносился над песками эхом.

Но утка не съедала ни кусочка лисы. Возможно, опасалась ловушки. Может, боялась, что лисы захватят ее изнутри, одержат победу посмертно. С учетом того, что голоса лис даже после их смерти продолжали носиться в воздухе – может, и не зря боялась. Но Мосс не могла сказать наверняка, вредят ли эти голоса утке. Если она и была в чем-то уверена, так только в том, что Чарли Икс ненавидел лис. Или – когда-то давно – возненавидел одну конкретную лису.

О сломанном крыле утки проще всего было сказать так – оно оставляло на многих шеях и многих туловищах улыбку, а вот на лице – никогда. Обрушиваясь на жертвы с грацией бейсбольной биты, утка разворачивала свое естество, тянулась и расползалась – но крыло всегда оставалось на одном месте. Крыло, чей край был остер и зазубрен.

С остервенелым упорством, достойным лучшей цели, утка кромсала и нарезала ломтиками падальщиков – размером с человека, и даже тех, что были крупнее. Возможно, этим зигзагообразным движениям ее когда-то научили – но уж теперь-то они были отточены до автоматизма; так швейная машинка иглой наносит нитяной узор.

И вот все эти мокрые клочки летели по закоулочкам, и падальщик с навеки застывшим на лице выражением мучительного замешательства, явно озадаченный собственной кончиной, расползался в луже собственной крови. Солнце и мелкие падальщики вскоре принимались за дело – и превращали его боль в улыбку. Ведь мертвые существа не чувствуют ничего, кроме безграничной любви Вселенной.