Читать книгу "Хранитель силы - Сергей Алексеев"

Он сразу же решил уклониться от услуг встречающих, но, в любом случае, остановиться недели на две в Москве, чтобы изучить обстановку и похлопотать за Томилу.

И все бы ничего, но простившись с дочерью, тесть в поезд сел, вероятно, опасаясь, что одного, без зятя-генерала, его арестуют тут же, на станции Мудьюга, но едва тронулись, как сразу же заартачился, хотя менты свозили его на лесозавод и помогли собрать вещи, в основном драгоценные инструменты.

— Я с тобой не поеду, — уныло сказал он. — Без моря проживу, а вот без дочери… Кто ее поддержит? Хоть передачку отнесу.

— Ты нужен мне в Москве, — заявил Мавр. — Твой художественный талант нужен. Он ведь до сих пор остался невостребованным, верно? И никакой тебе самореализации.

— Это как так — невостребованный?

— Кроме денег, ты же ничего не сотворил?

— Что ты мне предложишь? Художественную мастерскую?

— И мастерскую тоже. Я тебе интересную работу дам.

— Все равно не поеду. Куда я от дочери?

— Из Москвы ей лучше помочь. Мы с тобой всех начальников на ноги поднимем. Хоть вполовину, но срок скостим. Ты где ногу потерял? На войне?

— Если бы… В карты проиграл.

— А что, такое бывает?

— Когда надо отыграться — всякое бывает.

— Ножом отпиливал?

— Зачем? — тесть довольно усмехнулся. — Под лесовозный вагон на узкоколейке засунул — как в операционной.

— Напишем в жалобе, инвалид-фронтовик. Сейчас такой бардак, проверять не будут.

Чудесное освобождение из милиции и честь, оказанная властями, убедили Василия Егоровича во всесильности генерала, и он согласился.

— Хоть бы вполовину скостили, и то дело. Знаешь, что такое два с половиной года лишних сидеть?

Отпускать его от себя сейчас Мавр не имел права еще и потому, что Притыкин был тем самым фальшивомонетчиком Самохиным, которого он выследил и арестовал в сороковом году и который был приговорен особым заседанием на двадцать пять лет лагерей. Видимо, в сорок пятом, когда Пронский «погиб» и воскрес другим человеком, в аппарате посчитали, что Василий Егорович не представляет теперь никакой опасности, получив такой большой срок, и контакт с ним, кто бы ни захотел, невозможен, к тому же особые приметы были тщательно закамуфлированы.

Подобных «крестников» у Мавра насчитывался не один десяток, но, возможно, Притыкин оказался единственным оставшимся в живых.

Он, вроде бы, успокоился относительно местожительства, да только под утро разбудил, когда подъезжали к Вологде, и стал приставать по другому, самому щепетильному поводу.

— Ты мне скажи, зятек, а как это тебе удалось нас отмазать? Ну, ладно, сам выскочил, но почему меня отпустили? Я же до сих пор на учете числюсь. Как паленые доллары покажутся где, так у меня обыск, пару ночей в каталажке. Говорю им, все эти колумбийские и чеченские подделки — туфта, рассчитанная на слепых и дураков. Я делал настоящие деньги!.. Не верят. Или суют доски, инструмент, мол, покажи, какие!.. Дурака нашли.

— Наслышан! У тебя, говорят, и фамилия была другая.

— Кто говорит? — насторожился.

— Да этот подполковник из ФСБ.

— Была другая фамилия. Сменил, думал, трогать меньше будут. Куда там!.. Так за что выпустили меня?

— За что — садят. А выпускают за особые заслуги.

— И за какие, интересно?

— Навели справки, я же все-таки генерал и Герой Советского Союза, — равнодушно отозвался Мавр. — А тебя вытащил как тестя.

— Я ведь вроде бы узнал тебя, но когда нас повязали, подумал, ошибся. А теперь опять сомневаюсь. Очень уж ты похож на одного опера. Докажи, что у тебя на щеке не шрам, складка — поверю.

— Складка, можешь посмотреть утром.

— А почему только на одной щеке? Обычно морщины и складки бывают симметричными.

— Откуда ты все знаешь? — Мавр привстал. — Отвяжись!

— Строгановское закончить не дали, но я другое училище закончил, двадцать пять курсов и еще пять — ординатуры.

— Контуженных видел? Так вот это ее последствия. У меня вообще после войны была асимметрия лица. Рожу набок свернуло… На юге нервы подлечил — прошло.

В другие времена за подобные сомнения и подозрения Притыкин бы непременно угодил в психушку. Ходил бы там и рассказывал про генералов…

— Ладно, утром хорошенько рассмотрю, — согласился он. — Понимаешь, этот опер, на которого ты похож, первый раз не взял меня. Пришел за мной ночью, в одиночку — шустрый был. В подвале нас застукал, с поличным. Я свет рубанул, как только он заскочил, схватил штихель и в потемках полосонул. Нас там трое было, так он и не узнал, кто… А потом уже целой кодлой меня брали, со стрельбой дело было…

— И как же тебя за такие подвиги к стенке не поставили? — подавляя назревающую ярость, спросил Мавр.

Он до сих пор не знал, кто его пометил и кто подпортил карьеру: с таким шрамом нечего было думать об оперативной карьере или разведке. В войну он вообще получил прозвище — Скорцени…

— От вышки спасся, — облегченно вздохнул тесть. — Доказали бы, что я ему штихелем физиономию подкорректировал, — шлепнули бы враз. А так двадцать пять всандалили.

— Фамилию опера помнишь?

— Да как ее забудешь?.. Пронский Александр Романович.

— Мы его разыщем, — пообещал Мавр. Притыкин помолчал, слушая стук колес, расслабил напряженные руки.

— Вряд ли… Я ведь «в законе» был, все лагерные известия знал. А в лагерях, скажу тебе, можно узнать все, что на зонах творится и что на воле. И особенно просто получить информацию о следователе. Я заявку сделал на опера, и мне весть пришла, немцы его кончили, в сорок пятом. А потом, уже, в пятьдесят третьем, меня по ошибке выпустили, со всеми чохом. Бардачина в стране начался…

— Так ты всего тринадцать отбарабанил? — Мавр хотел отвлечь его от темы.

— Ну да! В пятьдесят пятом опомнились, несмотря на другую фамилию, схватили и три года в тюрьме держали. Томила родилась через четыре месяца, — он вспомнил старое горе. — На зону пошел, как на волю. В шестьдесят седьмом на поселение вышел, жена приехала с дочкой. Подкормиться хотел, ну и начал клишинки резать — застучали и еще шестерик. Хотя там на четвертных надпись была, в картуше — знаешь, где написано, подделка преследуется и так далее? Так вот там я написал «имеет цену и хождение только в зонах». Не рассмотрели, что ли… В семьдесят третьем откинулся.

— Я намного раньше, — потянул на себя одеяло Мавр, одновременно рассчитывая на чужие уши, — на станции Харовской мужичок подсел, деревня дремучая, голь перекатная, а в купе залез.

— Из зоны, что ли? — ухмыльнулся тесть.