Читать книгу "Затерянные во времени. Огненная королева - Кэтрин Ласки"

Глава 21. Дрова

Николас Оливер затаил дыхание, когда зашел за угол и краем глаза заметил свою дочь Роуз, неподвижную, словно каменная статуя. Голова повернута на восток, в сторону рассвета, в руках какой-то сверток. Это казалось ему чудом. Она вернулась. Он понимал, что другие люди в его веке даже не знали, что она уходила. Это странная особенность путешественников во времени из двадцать первого века. Когда ее мать, Розмари, уходила, ему казалось, что прошло не больше минуты. Тем не менее когда она возвращалась, то часто удивлялась, что время года успело смениться. Розмари могла сказать: «Ой, при мне была весна, а сейчас уже почти листопад». Это слово она иногда использовала вместо «осени».

«Правда? – отвечал он. – Честно говоря, мне кажется, что, с тех пор как я видел тебя в последний раз, прошло не больше нескольких минут». Но потом эти несколько минут растягивались на часы, часы – на дни, а те – на недели. И все-таки он был единственным, кто замечал это в Ричмондском дворце, где Розмари служила Анне Болейн. А позже – в Хэтфилде, куда отвезли в младенчестве принцессу Елизавету. Наконец, когда недели растянулись на месяцы, а месяцы – на годы, Николас Оливер понял, что его любимая Розмари ушла навсегда. Они обсуждали возможность привести сюда Роуз, но решили, что это слишком опасно и будет непонятно для дочери. Так что оба сошлись на том, что этого никогда не случится. Но потом Роуз попала сюда самостоятельно. Теперь она снова вернулась и до сих пор здесь, несмотря на его предупреждение.

Он вышел на хрупкий свет зари, как только она подняла голову. Роуз вскочила на ноги и бросилась в объятия к отцу, а он прижал ее к груди.

– О, Роуз! Дочка!

Роуз почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Как будто наполнилась пустота, которой она не замечала.

Отец посмотрел на сверток у нее в руках:

– А это что?

– Подарок для тебя, папа.

– Что? Подарок? По какому поводу?

– Ну, там, откуда я пришла, сейчас Рождество… точнее, канун Рождества.

– Как странно! А здесь восемнадцатый день марта. Но время постоянно теряется, как обычно говорила твоя мама.

Они вместе подошли к скамейке. Он посмотрел на сверток:

– Какая странная бумага. Такая яркая. Кто этот маленький толстяк в красном костюме?

– Санта Клаус.

– Кто?

– Ну, до того как его придумают, осталось еще несколько веков. Он в некотором роде Святой Николай.

– А, ты имеешь в виду христианского мученика из Греции? Меня назвали в его честь.

– Видимо, так.

– Я не представлял его таким толстым и веселым.

– Э-э-э… это довольно трудно объяснить. Он приносит подарки. Спускается по дымоходу, пока все в доме спят, и кладет подарки под рождественскую елку.

– Как странно. А как он попадает на крышу?

Роуз глубоко вздохнула:

– Ну, он на нее приземляется.

– Приземляется? – Лицо отца приняло озадаченное выражение.

– Приготовься, папа. Сейчас будет совсем странно: он прилетает на санях с Северного полюса. Сани полны подарков, и в них запряжены олени.

Она сделала паузу. Синие глаза отца распахнулись от удивления.

– И их восемь, – добавила она. – Восемь оленей – хочешь узнать их имена?

Отец кивнул.

– Дэшер, Дэнсер, Прэнсер, Виксен, Комет, Кьюпид, Доннер и Блитцен… Но, папа, может быть, ты уже откроешь подарок, который я тебе принесла?

«Ни оленей, ни саней, только таинственная оранжерея», – думала Роуз, пока смотрела, как отец развязывает ленточку. Она почти затаила дыхание, когда тот потянул за скотч.

– Интересно. Никогда раньше такого не видел, – прошептал он, сняв ленту и подняв ее в воздух. Затем он развернул бумагу, резко вздохнул и как будто окоченел. «Боже, что я наделала?» – подумала Роуз, когда увидела, что отец побледнел. Он взял кашемировый шарф.

– Это ее! – воскликнул он. – Запах твоей мамы.

Он зарылся лицом в мягкую ткань, как Роуз, когда вытащила свитер из шкафа. Роуз обняла отца:

– Да, знаю. Я… я чувствовала то же самое, когда нашла его.

Он посмотрел на нее и улыбнулся. Эта улыбка напоминала луч солнца в рассветной мгле.

– Это был мамин свитер, но я его перекроила.

Он пристально посмотрел на Роуз.

– Перешила, сделала так, чтобы ты смог носить его в виде шарфа на шее. Что-нибудь, что тебя согреет. Ты сказал мне однажды, что в твоей мастерской в Стоу-он-Волд становится очень прохладно, и я подумала: это поможет тебе согреться.

– Меня будут греть целых три вещи, – ответил он с восторгом. – Шарф, запах твоей матери и мысли о тебе, как ты сшила его для меня и принесла сюда.

Он жестом указал на сад, и его рука задела мелкий кустик на королевском шуте.

«Бедняжки», – подумала она.

– Похоже, эти цветы больше никогда не расцветут, а ведь уже почти весна.

– Ничто больше не хочет здесь расти.

Что-то в голосе отца напугало Роуз. Это было не столько высказывание, сколько пророчество, дурное предзнаменование. Она решила сменить тему:

– Мама когда-нибудь приносила тебе вещи?

– Да, конечно, ваши фотографии, те, что в медальоне, и некоторые другие предметы. В основном мне приходилось их прятать, я боялся, что их найдут.

– А у нее бывали проблемы с тем, чтобы уносить вещи отсюда?

– Думаю, на тренировку ушло некоторое время, но, кажется, она освоила как ввоз, так и вывоз, – улыбнулся он.

«Хорошо!» – подумала Роуз. Теперь можно поговорить с ним о том, чтобы он вернулся с ней.

– Пап, помнишь, как мы впервые встретились в мае, во дворце Хэмптон-Корт? Незадолго до смерти юного короля Эдуарда?

– Конечно, моя дорогая. День, который я никогда не забуду.

– Помнишь, я спрашивала, можешь ли ты вернуться со мной?

Он печально кивнул.

– И сколько еще раз с тех пор ты это спрашивала? – вздохнул он, пристально глядя на нее.

– Наверное, почти каждый раз. – Она заметила, как отец нахмурился. Все внутри сжалось от страха. Что, если и на этот раз он скажет «нет»?

– Роуз… – начал он медленно, – одна из причин, по которой я пришел сюда, – это предупредить тебя.

– Предупредить меня? Но как ты узнал, что я здесь?

– Я знаю, что ты упрямая, как твоя мама. Здесь теперь очень опасно. – Он посмотрел на восток, где солнце поднялось выше. – Прямо сейчас принцессу Елизавету доставляют на барже в лондонский Тауэр.

Роуз ахнула. Все это становилось явью, страшной правдой.