Читать книгу "Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин"

Огонь, веревка, пуля и топор, Как слуги кланялись и шли за нами, И в каждой капле спал потоп, Сквозь малый камень прорастали горы, И в прутике, раздавленном ногою, Шумели чернорукие леса.

Неправда с нами ела и пила, Колокола гудели по привычке, Монеты вес утратили и звон, И дети не пугались мертвецов… Тогда впервые выучились мы Словам прекрасным, горьким и жестоким[19].

Иногда даже думается — собрать бы странные и сильные стихотворения, которые непременно имеют место в творчестве любого поэта, собрать бы их все воедино и сделать сборник, от которого бы ахнули ценители поэзии и к которому, как к терпкому и непонятному плоду неизвестного дерева, тянулись бы все остальные. «Тогда впервые выучились мы словам прекрасным, горьким и жестоким»…

Стеклянный олень, пронзающий острыми рожками пространство квартиры. Ладно, вернемся к нашим героям.

Муза Нинель обеими руками поправила прическу, потянулась за своей накидкой и, обиженно кривя губки, сказала:

— Добился своего, да? Все-таки глупый ты, Лютик! И что мы дальше делать будем? Я же о своем падении сообщить обязана…

— Куда? — благодушно спросил Лютиков.

Как всякий мужчина, после случившегося поэт был умиротворен и безмятежен. Снизу вверх он смотрел на свою музу и то, что он видел, Лютикову очень нравилось, более того, оно опять его волновало.

— Куда, куда… — Муза Нинель потрепетала крылышками и убедилась, что все в порядке. — Куда надо! Ты, дурачок, и не понимаешь, я ведь назначенная, мне себя так нельзя было вести. А я, дурища, голову потеряла… — Она вздохнула глубоко и добавила: — А теперь вот уже и не только голову. Меня же накажут, Лютик! Ой как меня накажут!

Лютиков приподнялся на локте.

— Как это накажут? — недоверчиво спросил он. — Мы же в Раю!

И опять немного отвлечемся. Поговорим о преступлении и наказании. Некоторые считают, что они не твари дрожащие, а потому право имеют.

Успокойтесь, это вам всем только кажется. Нет, право вы, может, и имеете, но все равно — твари дрожащие. Потому что всегда над вами кто-то стоит: над писателем стоит издатель, над политиком — глава государства, над братвой стоят честные менты, над ними в свою очередь — прокуратура, а над прокуратурой обычно стоит братва. Не нами это придумано, просто жизнь так складывается.

Кто-то не поверит, просто не захочет поверить, но мы ведь служили — знаем. Да и что такое преступление? Это ведь понятие относительное. Когда представитель команды растопыренных пальцев лишает жизни чету пенсионеров, он ведь считает, что совершает благое дело. Во-первых, этих стариков уже на небесах заждались, во-вторых, жилплощадь для молодого поколения освободилась. Но самое главное — государство на пенсиях сэкономит! Поэтому братва искренне огорчалась, что ее за благое для общества дело отлавливали и суровым судилищам подвергали. Они-то считали, что им за это орден надо давать или хотя бы небольшие премии отваливать!

Прокурорские работники в последнее время делятся на умных и дураков. Умные берут взятки, а дураки пытаются жить по закону. Причем последних из года в год становится меньше, законы-то у нас не работают, а люди постепенно умнеют!

Простые граждане тоже пытаются жить по уму.

В городе Царицыне была такая девица — Светлана Миролюбова. Так вот ее в течение года насиловали раз двенадцать-пятнадцать и, надо сразу сказать, каждый раз удачно. Ведь каждое изнасилование приносило ей тысяч по десять-пятнадцать, через некоторое время, когда договоренность с родственниками достигалась в полном объеме, Светлана начинала вспоминать, что дело было позднее, она была довольно сильно выпимши, а потому соглашалась, быть может, даже именно на это самое изнасилование в особо крупных размерах.

А не согласись она на вознаграждение, сидеть бы мужикам из-за жадности своих глупых родственников, каждому ведь ясно, что дыма без огня не бывает, а Светлана была умной девочкой и газеты читала, а потому она испачканные платья, как Моника Левински, хранила в шкафу.

В последнее время жизнь нас приучила к мысли, что преступление и наказание — понятия очень относительные. При жизни Лютиков в этом твердо удостоверился, оттого-то и вырвалось у него это глупое: «Мы же в Раю!»

Это в лютиковской России старых архангелов, твердо придерживающихся буквы закона, уже разогнали, а новые — за ненадобностью государству — еще не подросли. В Раю революций не было, да и архангелы были бессмертны, и законы незыблемы, потому здесь студенту Родиону с его топором просто не было развороту. Да что там Раскольников, попытайся знаменитый Затикян организовать взрывы в Раю, его сразу повязали бы, за мысли одни повязали!

В общем, плохо все выходило.

Вот уж точно — любовь не вздохи на скамейке. У Лютикова и его музы от этой самой страстной и невероятной любви грозили случиться серьезные неприятности.

Глава четырнадцатая

Рано или поздно, но в Раю должен был появиться новичок. Это ведь естественно, не зря же один поэт тонко подметил, «все в землю ляжем, все прахом будем». А душа категория бессмертная, вот она и воспаряет в небеса.

К удивлению Лютикова, этим самым новичком оказался хорошо ему знакомый царицынский поэт Иван Спирин. Мужик он был молодой, сорока не исполнилось. Выходило, что Бог его прибрал раньше срока.

Познав существование райской жизни, Иван Спирин не особенно огорчался за случившееся, об одном он жалел, что не успел подержать в руках новенький сборник своих стихотворений, выпущенный Царицынским областным книжным издательством.

— Нет, Вова, ты прикинь, какая подлость получилась, — жаловался он Лютикову. — Книжка-то как раз должна была выйти к концу года. А мужики мне сказали, что если книжка успеет выйти, я обязательно получу звание человека года. Нет, Володя, ты не думай, я до славы не падкий, но там ведь денежки хорошие полагались, я под них уже у Коли Карасева штуку занял! Вот, небось, мужик переживает — я здесь, а с жены моей Колька гроша ломаного не получит!

— Как ты сюда ухитрился попасть? — спросил Лютиков, разливая по стаканам контрабандно занесенный администратором коньяк. Сухой закон в экспериментальной обители все еще действовал, хотя и поговаривали о его скорой отмене. — Инфаркт?

— Из-за хреновой спортивной формы, — туманно объяснил Спирин, с любопытством оглядываясь. — А ты, Вова, неплохо устроился! И стишки, мне уже сказали, у тебя здесь пошли… Как тут, жить можно?

— Не понял? — Лютиков резал лимон. — Что значит из-за спортивной формы? Я не въезжаю.

Спирин беззаботно махнул рукой.

— Чего там рассказывать, — сказал он. — Пришли с Карасем в издательство. Там художественным редактором Лариса Титовна, помнишь ее? И вот Лариса Титовна мне и говорит: