Читать книгу "Единственный голос - Дина Рубина"

Большой разнообразный тур, а помню из него – отдельные ослепительные картинки: длиннющий мост на огромной высоте над рекой Капилано; водопады разной высоты и неистовости; декоративные красоты Садов Батчарт… Вся палитра боженьки – уж постарался, нечего сказать: желто-лиловые, багряно-синие, золотистые цветы, кусты и деревья; выстриженное, отлакированное, ухоженное великолепие…

С самого начала я поняла, что напрасно потратила столь необходимые мне деньги: от себя не спасешься. Ни Санёк, ни ребенок наш не оживут и не встретят меня в этой самой Британской Колумбии. Страшная выжигающая тоска стелилась за мной, казалось мне, видимым шлейфом, как за старым грузовиком, бывает, струится ржавая пыль с кузова. Даже в автобусе ко мне никто не подсаживался – видимо, что-то исходило от лица, от всего моего существа, что люди предпочитали со мною не заговаривать.

В одном из туристических канадских городков группа вышла из автобуса и двинулась с гидом вверх по улице к очередному водопаду, или фонтану, или там утесу-арке-Ратуше. А я вошла в ближайший бар, взобралась на табурет за стойкой и попросила виски, как часто – возможно, слишком часто – делала в последнее время.

Отсюда через большое окно видна была на противоположной стороне улицы приветливая стайка молодых канадских кленов, как-то празднично освещенных полуденным солнцем. Легкий ветерок небрежно ерошил их рубиновые на просвет листья, и казалось, что в этом милом городке, вокруг этих прекрасных деревьев жизнь может покатиться незаметно, как во сне.

Пожилой молчаливый бармен – все лицо в каких-то складках-шрамах, в перепончатых подкрыльях, как тело летучей мыши, – сосредоточенно отчищал от налета медные краны. Отвечая на вопрос, вдруг поднял голову и выстрелил из ветоши всех этих складок и шрамов васильковым взглядом престарелого василиска.

Не помню, что я спросила, не помню, что он ответил.

Наконец сказал:

– А вы от группы не отстанете? – Наверное, видел, как я выходила из автобуса.

– Ну… отстану… – вяло отозвалась я.

После двух-трех глотков, как обычно, почудилось, что тоска слегка ослабила хватку своей чешуйчатой клешни на моем горле и стало чуть свободней дышать. А может, осеннее солнце в пунцовой листве этих юных кленов через дорогу дарило какую-то надежду… на что, господи?

Я продолжала сидеть, перебрасываясь с лысым барменом легкими, ничего не значащими словами чужого языка, которые, в отличие от русских слов, не обжигали горло и грудь, не вскрикивали во мне любимым именем мужа и тремя именами дочки, из-за которых мы с ее отцом ругались-ругались, да так и не смогли, просто не успели договориться…

Я по-прежнему проговаривала ее имя-тройняшку мысленно или шепотом, наедине с собой: Саша-Наташа-Даша – и боль шелестела в горле и груди, как змея в высохшей траве, и жалила, жалила, жалила… Мне нравилось, понимаешь, что у моей призрачной девочки целых три имени! Словом, в то время я была еще менее нормальной, чем сейчас, и вполне это сознавала.

И вот, сидя на высоком табурете за стойкой в незнакомом баре совершенно чужого города и глядя в окно на пылающие листья молодых канадских кленов, я вдруг сказала себе, что, пожалуй, могу спастись, оставшись здесь на какое-то время.

– У вас работа есть? – спросила я бармена.

– Смотря какая работа вас интересует, – отозвался он, помолчав. У него были хорошие крупные руки, пребывавшие в постоянном не суетливом действии.

– Любая, – сказала я.

Он оказался хозяином бара, в прошлом – разорившимся фермером. Женился на женщине, чьей семье это заведение принадлежало уже лет сорок. Так что…

– Может, все у меня тут сложится? – задумчиво пробормотала я.

– Только вам придется тормознуть с алкоголем, – заметил он, мельком глянув на второй мой бокал с виски.

Минут через сорок, когда наша группа вернулась и люди стали взбираться в автобус, я выскочила на улицу, подошла к экскурсоводу и скороговоркой сообщила, что не еду с ними, остаюсь здесь. Он, помнится, оторопел и несколько мгновений не знал, что сказать. Потом произнес, внимательно меня разглядывая:

– Вы уверены, что хотите именно здесь? У нас там дальше по маршруту…

– Да, да! – Я нетерпеливо махнула рукой, обрывая его, и кинулась разыскивать свою сумку в свалке багажного отделения. Он подошел и стоял рядом, пока я ворочала чужие сумки и чемоданы.

– Вы все же подумайте, – неуверенно проговорил он. – Здесь вряд ли найдется…

Я схватила сумку и пошла прочь. Уже из окна бара видела, как автобус валко повернул за бензоколонку и вырулил на шоссе.

И пошел полоскать меня «Бабий ветер» по сусекам и углам этого глухого чужого края…

…Ты вполне можешь спросить (и люди спрашивали), почему, собственно, я не вернулась домой? Зачем приговорила себя к вечной отсидке на чужбине – да так, что сейчас, спустя чуть не четверть века, я уж и не понимаю, не чувствую, где дом, где чужбина, где свои, а где чужие. Думаю, точно так и те сахалинские профессора, отбыв свои страшенные срока, боялись вернуться по домам, остались в местах отбывания: боялись не застать свою жизнь там, где ее покинули.

Понимаешь, проходила неделя за неделей, месяц за месяцем, и я научилась понимать и даже заставила себя поверить, что Санька здесь нет. Здесь. Нет. Но домой возвращаться боялась. Я боялась, что и там его может не оказаться.

…Я тебе сейчас расскажу про гибель Санька, и больше ты меня никогда ни за что об этом не спрашивай.

Он был одним из самых опытных пилотов. Его маниакальная аккуратность, осторожность и подозрительность к любой мелочи могли страшно раздражать. А прогноз погоды для нас, шаровиков, – это не мелочь, это самое главное. И потому ни мне, ни ребятам, которых он спас ценой своей жизни (это была группа парашютистов), – до сих пор непонятно, как он не увидел, не учел той грозы. А когда увидел, было поздно.

Я тебе уже объясняла насчет баланса: подъемная сила должна быть больше веса аэростата и всех, кто в нем находится, – из-за разницы давления внутри и снаружи шара. Соответственно, как только вес уменьшается, шар резко поднимается. А потому нельзя сбрасывать за один раз больше двух человек, нельзя их сбрасывать во время набора высоты, когда и так баланс смещен в сторону подъема.

В общем, в тот день, осознав, что шар летит в бурю, мой муж принял решение спасать пассажиров, поднялся на максимальную высоту, сбросил всех разом и один ушел в грозовое облако.

Я была беременна дочкой, восьмой месяц. Саша-Наташа-Даша… Ребята не хотели пускать меня смотреть на эти оборванные, обугленные синие тряпки, оставшиеся от шара, на куски разломанной корзины, разбросанные по полю… Я пробилась через всех… упала, ползла к нему… обезумела. Сейчас понимаю: лучше бы думала о ребенке, ведь он… она была единственным, что у меня оставалось. Что могло бы остаться от Санька.

На-ве-ки![2]

– Петр Игнатьевич! А ведь я приехал просить руки вашей дочери Надежды.