Читать книгу "Дурные дороги - Эли Фрей"

Он завел мотоцикл. Шум мотора ― и к закату он уехал один. Не было больше в моей жизни ни любви, ни закатов. Осталась только боль.

* * *

Я долго стояла на пороге дома. Взгляды родителей давили на меня бетонной плитой. А потом папа отвесил мне затрещину.

– Что за реакция, папочка? ― Во мне вспыхнула ярость. ― Неужто беспокоился? У вас так много детей, удивительно, как вы еще замечаете, кто сколько отсутствует. Радует, что хотя бы помните, кого как зовут. А помните ли? Мам, как меня зовут? Катя, Даша или Оля?

Мама прижала ладонь к губам, будто пыталась сдержать рыдания. Отец открыл рот, и по квартире пронесся его рев. Он наговорил мне много оскорбительного и обидного, не хватало только чего-то типа «Лучше бы мы не рожали тебя». Но этого папа не сказал. Мама не ругалась, просто смотрела с грустью, но именно ее взгляд пробуждал во мне чувство вины.

Потом я лежала в ванне и плакала ― горько, навзрыд. Давно я так не плакала, до головной боли и заикания. Мама открыла дверь снаружи, хотя я запиралась.

– Вылезай, ― сказала она.

В ее голосе не было холода, наоборот, он казался очень теплым. Она закутала меня в халат, повела на кухню, усадила. Поставила передо мной тарелку с супом, подтолкнула ко мне блюдо пирожков с капустой.

Весь вечер я смотрела «Рокки» по видику и не разговаривала с родителями. Они делали вид, что все идет, как обычно, будто я не сбегала из дома на две недели и будто папа сегодня не треснул меня по голове.

Ближе к ночи я снова пошла на кухню, чтобы попить воды. Схватившись за дверную ручку, собиралась войти… Но то, что я услышала, заставило меня остановиться.

– Олег, это слишком дико ― давать ребенку от ворот поворот в шестнадцать, ― доносился голос мамы. ― Сейчас другое время, люди не могут жить без поддержки в таком возрасте.

– Ничего не дико, Надя. Я вот работать начал с пятнадцати, был независим от родителей, жил отдельно. Она найдет подработку, съедет, потом поступит в институт и переберется в общежитие.

– А если не поступит?

– Тогда надо ремня всыпать для профилактики уже сейчас, чтоб готовилась, а не шаталась черт знает где. Не поступит ― будет жить на улице в картонной коробке.

– Может быть, подождать еще несколько лет, пока точно не убедимся, что на ноги крепко встанет? Куда ей идти?

– Это не наши проблемы, ― строго сказал папа. ― Мы кормим, поим ее, тратим деньги, а она всего этого не ценит. В шестнадцать человек должен уже стать серьезнее, ответственнее и иметь четкое представление о своем будущем. Если ей все позволять, на шею сядет и никогда не повзрослеет. Только суровая жизнь вправит мозги таким, как Даша. Так что все для ее же блага. В нашем доме я ее видеть больше не хочу. Нельзя думать только об одном ребенке. Андрюша родится, ему тоже понадобится свой уголок.

– Андрюша? ― Голос мамы смягчился. ― Мы же еще не определились с именем!

– Как? Мне кажется, мы уже давно все решили…

Кровь ударила в голову. Я до боли прикусила губу. Распахнув дверь, гневно уставилась на родителей.

– И когда вы собирались сказать?! ― закричала я.

– О чем? ― непонимающе спросил папа.

– О том, что мама снова беременна, а меня выставляют из дома!

– Во-первых, как ты смеешь таким тоном разговаривать с родителями? ― спокойно поинтересовался папа. ― Во-вторых, сядь и успокойся.

– Как я смею?! ― Я задыхалась от бешенства. ― А какое право имеете вы решать, во сколько лет нужно выгонять меня из моего же дома?!

Не дожидаясь ответа, я выбежала в коридор, надела «гады». Следом выскочила мама.

– Куда ты, Даша?

– На помойку. Искать коробку для ночлега, ― рявкнула я.

– Детка, ты не так поняла. Папа имеет в виду другое. Мы никогда не оставим тебя…

– До шестнадцати лет, ― огрызнулась я. ― А там ― иди на все четыре стороны. Тебе не надоело рожать, мам? Зачем ты это делаешь? Ты как конвейер по производству детей. Ты не думаешь о других, совсем. Это отвратительно. У нас мелкая двушка, а нас уже тут шестеро.

Мама болезненно вздрогнула.

– Ты еще маленькая и ничего не понимаешь. Не говори так, твои слова ранят.

– Конечно. Ведь только через год мне стукнет шестнадцать, и я стану, как там папа сказал? Взрослым ответственным человеком? А пока мне вшивые пятнадцать, и я какаю в памперс, говорю «агу» и пускаю слюни.

Мама растерянно смотрела на меня. У нее был такой вид, что мне стало ее жалко.

– Ладно, мам, не переживай, ― сказала я уже спокойно. ― Прости, что набросилась. Я все понимаю. Не бойся. Я поступлю куда надо, найду работу, повзрослею, съеду, все будет хорошо… Обещаю.

«Потом съедет Олька, за ней Катька. Вы сможете нарожать новых детей и забыть старых», ― хотела закончить я, но вовремя себя одернула.

Я выбежала из квартиры и, выдержав двенадцать ступенек вниз, взорвалась горькими слезами.

В детстве я любила играть в куклы, и в семье моей Барби всегда был только один ребенок. В пансион я брала лишь пару игрушек, основная часть оставалась дома до летних и зимних каникул. Когда мне было десять, я однажды вернулась с учебы и увидела, что моих игрушек вообще больше нет. Мои полки, где они прежде хранились, были забиты Олькиными книгами. А мои игрушки лежали в коробке у Катькиной кровати.

– Ты уже большая, мы с папой подумали, что тебе они больше не нужны, ― сказала мама, улыбаясь и отводя взгляд.

Эта улыбка означала многое: «да, я немного виновата, но постарайся понять», «ты взрослая», «у нас нет денег купить Кате новые игрушки». И я все понимала. Понимала, но не прощала и так и не смогла простить. Мамин взгляд всегда бегал, когда ей приходилось говорить мне что-то важное и неприятное. Например, что младшим отдают мои игрушки. Мои полки. Мою комнату. Мою семью.

Мама часто путала имена детей. Меня называла Катей, Олей или Славиком. Катю могла назвать Олей, Олю ― Катей. Я запоминала эти случаи, почему-то не могла забыть, хотя не была злопамятной… Почему? Может, потому что моим именем никого никогда не называли? Мое имя забыли. Было чувство, будто меня стирают. Из дома, из семьи или вообще из этого мира.

На мне были камелоты и пижама. В таком виде я ввалилась в Тошкино окно.

Друг играл в компьютер. Молча пройдя через комнату к шкафу-купе, я открыла дверцы, залезла внутрь и закрыла их за собой.

– Сова? ― услышала я голос друга. Тошка подошел к шкафу и сел снаружи, привалившись к дверце. ― Что случилось?

Я по-прежнему молчала. Слишком было больно.

– Сова? Что с тобой?