Читать книгу "Скованный ночью - Дин Кунц"

Похоже, Бобби впервые в жизни почувствовал, что поток времени уносит с собой его растворенную сущность, как вода, уходящая в дренажную трубу.

– Давай-ка прошвырнемся, – сказал Бобби. Мрачное выражение его глаз противоречило легкомысленному тону и небрежности фразы.

Я забрался в джип и хлопнул дверью.

Ружье снова заняло свое место.

Бобби включил фары и отъехал от тротуара.

Когда мы проезжали мимо могильного кургана, я заметил, что крылья теперь если и шевелятся, то только от ветра.

Ни Бобби, ни я не говорили о том, чему стали свидетелями. Не было таких слов на белом свете.

Миновав место побоища, он смотрел только вперед и ни разу не оглянулся на мертвых птиц.

А вот я не мог оторвать от них глаз – и обернулся, когда птицы остались позади.

В ушах у меня стояла музыка, исполняемая только на черных клавишах рояля, позвякивающая и диссонирующая.

Глава 10

Мертвый Город мог сойти за преддверие ада, где осужденные не горят на кострах и не кипят в масле, но подвергаются более суровому наказанию одиночеством и вечной тишиной, дабы как следует поразмыслили над своими прегрешениями. В таком случае мы были призваны освободить из чистилища две невинно осужденные души. Мы с Бобби обшаривали улицы в поисках следов моего лохматого брата или сына Лилли.

С помощью мощного ручного фонаря, который Бобби включил в розетку для зажигалки, я осматривал промежутки между домами, вздымавшимися, как надгробные плиты. Заглядывал в треснувшие или частично выбитые стекла, светившиеся, словно лица призраков, в колючие бурые живые изгороди и мертвые кусты, отбрасывавшие острые тени.

Хотя луч был направлен от меня, отсвет был достаточно неприятным. Глаза быстро устали; казалось, в них насыпали песку. Можно было надеть солнечные очки, которые я на всякий случай брал с собой даже ночью, но они чертовски затруднили бы поиск.

Медленно продвигаясь вперед и всматриваясь в ночь, Бобби спросил:

– Что у тебя с лицом?

– Саша говорит, что ничего.

– Ей нужно срочно привить хороший вкус. Что ты там ковыряешь?

– Ничего.

– Разве мама не говорила тебе, что ковырять нельзя?

– У меня ветрянка.

Держась правой рукой за рукоятку фонаря, пальцем левой я непроизвольно трогал болячку на лице, обнаруженную сегодня ночью.

– Синяк видишь? – спросил я, указывая на свою левую щеку.

– При этом свете нет.

– Больно.

– Ну, стукнулся обо что-то.

– Так оно и начинается.

– Что?

– Рак.

– Это просто прыщик.

– Сначала болячка, потом опухоль, а потом, поскольку у кожи нет защиты… быстрые метастазы.

– Ты пессимист, – сказал Бобби. Бобби свернул направо и спросил:

– Много ли проку в твоем реализме?

Снова заброшенные дома. Снова мертвые изгороди.

– Да уж, головной боли он добавляет, – сказал я.

– Зато у меня от тебя голова раскалывается.

– Однажды у меня начнется головная боль, которая не пройдет никогда. Мозг будет поврежден ХР.

– Ох, мужик, у тебя психосоматических симптомов больше, чем у Скруджа Макдака[9]денег.

– Спасибо за диагноз, доктор Боб. За семнадцать лет ты не сказал мне ничего утешительного.

– Тебе никогда не требовалось утешений.

– Иногда, – сказал я.

Полквартала он ехал молча, а потом ответил:

– А ты никогда не дарил мне цветов.

– Что?

– Ты никогда не говорил мне, что я красивый. Я волей-неволей расхохотался.

– Пошел в задницу!

– Ну вот… я же говорю, что ты жестокий.

Бобби остановил джип посреди улицы.

Я тревожно огляделся.

– Ты что-то видишь?

– Мужик, если бы я был в неопрене, то не стал бы останавливаться, – сказал он, имея в виду неопреновый непромокаемый костюм, который серферы надевают, когда температура воды слишком низка, чтобы раскатывать по волнам в одних плавках.

Подолгу находясь в холодной воде, серферы время от времени облегчаются прямо в костюмы. Это называется «уринофорией»; ощущение приятного тепла длится до тех пор, пока его не смывает морская вода.

Если серфинг не самый романтичный и замечательный вид спорта на свете, то я не знаю, что может его превзойти. Уж, во всяком случае, не гольф.

Бобби вылез из джипа, шагнул на тротуар и повернулся ко мне спиной.

– Надеюсь, тяжесть в мочевом пузыре не означает, что у меня рак.

– Ты уже изложил свою точку зрения, – сказал я.

– Это странное стремление облегчиться… Мужик, дело скверное.

– Давай быстрей.

– Я и так слишком долго терпел. Отравился мочевой кислотой.

Я выключил фонарь, опустил его и поднял ружье. Бобби сказал:

– У меня взорвутся почки, волосы выпадут, отвалится нос. Я умираю.

– Сейчас умрешь, если не заткнешься.

– Но даже если я не умру, какая вахине захочет встречаться с плешивым малым без носа, со взорванными почками?

Шум мотора, включенные фары и фонарь могли привлечь внимание кого-нибудь или чего-нибудь враждебного, находящегося по соседству. Когда Бобби приехал в Уиверн, рев джипа заставил отряд спрятаться, но вдруг с тех пор обезьяны передумали? Они могли понять, что нас только двое и что даже оружие не поможет нам справиться с ордой злобных приматов. Хуже того, они могли знать, что один из нас – Кристофер Сноу, сын Глицинии Сноу, известной им под именем Глицинии фон Франкенштейн.

Бобби застегнул «молнию» и благополучно вернулся в джип.

– Впервые в жизни ходил по-маленькому, пока меня прикрывали огнем.

– De nada.[10]

– Ну что, брат, полегчало тебе?

Бобби знал меня как облупленного и понимал, что мой припадок ипохондрии вызван тревогой за Орсона. Я сказал:

– Извини, что распустил сопли.

Освободив тормоз и включив двигатель, он ответил:

– Людям свойственно ныть, а Бобби свойственно прощать.

Когда мы двинулись, я опустил ружье и снова поднял фонарь.

– Так мы никогда их не найдем.