Читать книгу "По ту сторону рассвета. Книга первая. Тени сумерек - Берен Белгарион"

— Ты о ком? — северянин сделал вид, что не понял.

— О Морготе.

— Не смей называть так Учителя! — взвился паренек, завладевший Нарсилом. Командир поднял руку — и парень тут же сник.

— А что скажешь ты, госпожа? — Велль повернулся к Лютиэн. — Ты тоже пришла сюда ради свидания с Учителем?

— Я хочу поговорить с ним, — кивнула Лютиэн.

— Если я не ошибаюсь, ты — дочь короля Тингола?

— Ты не ошибся. Я достаточно знатного рода, чтобы предстать перед троном Владыки Севера?

— Мы не обращаем внимания на род, — заметил один из рыцарей. — Не предки делают человека доблестным.

— Верно, — согласился Берен. — Но память о доблестных предках не позволяет быть трусом. Проведи нас к нему, Велль. Или, по-твоему, он испугается посмотреть мне в глаза?

— Учитель ничего не боится! — крикнул мальчишка. — Если ты оскорбишь его еще раз, я буду биться с тобой!

— Я не убиваю детей, — горец даже не покосился в его сторону.

— Подождите здесь, — сказал Велль. — Я пойду доложить о вас.

Четверо рыцарей не спускали с них глаз, пятый — тот самый мальчишка — снова начал напоказ разглядывать Нарсил.

Берен не сомневался в том, что Моргот примет их сейчас. Саурон — тот отдал бы приказ подержать гостей день-другой в темнице, без пищи и воды, потом — прогнать через застенок, и лишь после этого снизошел бы до разговора. Он во всем видел подвох. Моргот же никогда не упускает случая блеснуть великодушием, если верить их легендам и балладам… А Берен верил им в этой части. Поэтому он почти без волнения разглядывал предпокой, в который их привели, высокий стрельчатый свод потолка, расписанный диковинными синими цветами по черному, узорной ковки треножники со светящимися фиалами, настенные гобелены… Если то, что он видел — обычный образец искусства Черных, то можно решить, что северяне предпочитают изображению — узор. Это напоминало их писания и песни, где одно слово образовывало с другим витиеватое кружево, в котором порой терялись бисеринки смысла. Ни гобелены, ни роспись на потолке не рассказывали о чьих-то деяниях, совершенных в минувшие дни — только цветы, листья и травы, в которых боковым зрением улавливались хитро врисованные в орнамент животные и птицы. И — неизбывное ощущение того, что где-то играет музыка, что она зовет, тоскует, плачет…

— Идемте, — Велль появился в дверях, сделал знак рукой.

Берен, Лютиэн и пятеро охранников — двое спереди, трое сзади — зашагали по коридору. Высокие узкие окна и круглые оконца в потолке заливали этот коридор светом, и видно было, что замок словно гордится собой, стремится выставить напоказ все искусство тех, кто его строил и украшал. Мозаика пола — плиты белого и черного мрамора, красного гранита вырезаны фигурно, и каждая фигура — ящерка, и все уложены так, что нет ни единого просвета, ни единой щели, в которую прошел бы нож. Стены — от пола до свода украшены резьбой, хитросплетением ветвей и листьев. Окна — искуснейшие витражи…

Они миновали коридор и прошли три зала — почти анфиладой. Из каждого зала в другой вели тридцать ступеней — вниз. Окон больше не было — Берен решил, что эти залы уже под землей. Кругом пылали факела и фиалы, а богатство этих покоев не уступало богатству залов Нарготронда или Менегрота…

Стражники стояли у каждой двери — неподвижные, подобные статуям, все в черном с серебряной отделкой. Некоторые провожали их взглядом, не повернув головы, иные и этого не делали.

Последняя дверь открылась перед ними, и здесь уже не было ступеней вниз, а пол был гладкий как зеркало, и высокие колонны, отражаясь в нем, словно бы открывали под ногами входящего бездну. Потолок терялся во мгле, факела и свечи, двоясь в полу, освещали зал едва ли на треть его высоты. Зал был длинным, но узким, и здесь было полно народу.

Это и была та самая Морготова аула, о которой так много говорилось вечерами в ауле Каргонда. Сюда приволокли пленного Маэдроса, и здесь он при всех корчился на полу — от страха, как говорили легенды; Берен же полагал, что Моргот поразил его болью, сродни той, что насылал Саурон. Сюда приходили все эти странники их легенд, люди и эльфы, воины и менестрели — и узнавали якобы страшную правду: владыка Севера есть не враг всего живущего, а Возлюбивший Мир, принявший на себя всю его боль… И оставались здесь, очарованные этой сказкой…

Двое стражников, шедших сзади, остались снаружи, остановился Велль.

— Идите вперед, — сказал он. — Учитель ждет вас.

Там, впереди, мерцал иной свет, отличный от мерцания факелов и свечей. У Берена захватило дух — он понял, что светится этим светом. Лютиэн стиснула его ладонь, и он ответил ей легким пожатием.

Шаги человека звенели по камню, но еще сильнее, казалось ему, стучит его сердце. Эльфийская дева шагала неслышно.

Шестьдесят шагов отсчитал он, и остановился, не дойдя десяти до трех ступеней, поднимающихся к высокому трону из черного дерева. По сторонам стояли и сидели люди — десятки, может, сотни рыцарей Аст-Ахэ, мужчин и женщин разных лет, от пятнадцати до сорока, красивых, точно на подбор, одетых в черное, редко — в темно-красное или лиловое, почти все украшения — из серебра. Берен старался не смотреть на трон прежде, чем встанет лицом к лицу с тем, кто на нем сидит.

Берен был готов к тому, что увидел — обезображенное шрамами усталое, исполненное нездешней мудрости и печали лицо. Он не был эльфом и не мог разглядеть за этим обличием другого Моргота — того, которого показали ему на кургане Финрода. Этот же сам походил на эльфа, меченого ранами и страданиями, только ростом превышал любого из эльдар почти на целую голову. Одежды его было черными, пояс — из чеканных серебряных пластин, а грудь украшала цепь с большим «кошачьим глазом», вделанным в подвеску. Волосы его были белыми, как мрамор. А над головой висел — сначала показалось, что приделанный к спинке трона, потом Берен разглядел, что прямо в воздухе — железный венец, в котором горели Сильмариллы.

У Берена перехватило дыхание. Словно Солнце уронило три слезы… Словно он заново оказался у истоков мира — свет, лившийся из камней, был древнее, чем форма, хранившая его, но не старел. Словно бы все ткани бытия разошлись там, где горели три камня в своей железной темнице, и сквозь эти окна в глаза Берену смотрело нездешнее. Он понимал теперь, почему Феанор отказался отдать камни Валар; понимал, почему Мелькор возжаждал их и почему три рода нолдор готовы были пролить моря своей и чужой крови ради их возвращения.

— Кто вы, дети мои, и зачем вошли сюда непрошеными? — спросил Мелькор. Голос его был усталым и как будто бы даже ласковым, но строгим — так любящий отец спрашивает сына-несмышленыша: «Ну, что ты еще натворил?». Этот голос должен был обезоруживать.

Берен провел рукой по волосам, все еще полным песка, собираясь с духом, чтобы ответить — но Лютиэн опередила его.

— Я дочь короля Тингола, Лютиэн Тинувиэль. А это муж мой, Берен, сын Барахира. Я пришла к тебе, чтобы спеть перед твоим троном, как поют менестрели Средиземья.