Читать книгу "Сетерра. 2. Тайнопись видений - Диана Ибрагимова"

– А ты ж какая умная! – восхитился Генхард, схватив девочку за плечи и тряся от избытка чувств. – А и точно ведь! А я и не подумал! А они же все там на этих… бугудях!

– Точно-точно! – подхватила ужасно довольная Яни. – А давай мы и тебе такие сделаем? Он когда проснется, сразу тебя узнает!

– А и как это? – удивился Генхард. – У нас же бугудей нет. Они, наверное, дорогие страшно, да я их и не видал сроду, не сворую даже.

– А мы на веточки! – уверила его Яни. – Так тоже можно! Мы тебе волосы намочим, на веточки накрутим, и я паклей или тряпочками их завяжу! Только тебе спать неудобно будет, наверное.

– Чего я, не соахиец, что ли? – гордо отмахнулся Генхард. – У меня привычка к спанью на бугудях от рождения в крови течет!

– Точно! – запрыгала Яни. – Пошли, веточки наломаем!

Вскоре бугуди были готовы, и Яни с мастерством заправского причесника принялась за дело. Она намочила сальные патлы Генхарда и начала накручивать на деревяшки. Вскоре волосы были полны мелких веток, и в целом дело оказалось болезненным, но Генхард терпел с мужественно-счастливым видом, даже не подозревая, что в это время сквозь щелки заплывших глаз за ними наблюдает недоумевающий соахиец.

Яни торжественно завязала последнюю прядь, и Генхард пошел любоваться на себя в ведро с водой. Он был похож, конечно, не на придурковатого ежа и уж точно не на полного кретина с ветками в голове, но на истинного соахийца во время ритуала наведения красоты.

Яни тоже была довольна трудами и не переставала бегать вокруг Генхарда, уверяя, что завтра, когда волосы высохнут, кудри у него будут исконно соахийские. Надо только перетерпеть ночь и спать, прислонив голову к печи. Про незаконченную работу оба забыли.

* * *

Днем Илан умудрился здорово пораниться гвоздем, и Марх без колебаний отправил его домой, а сам остался на стройке, пообещав прикинуться немым. Возвращались вместе с Дорри, пыхтящим, как самовар. Он ни за что не отдавал Илану ведро с цементом, хотя тот мог нести его в здоровой руке. Перемены в Дорри не нравились легковеру. Слишком резкие, слишком заметные.

Мальчик погрузился в себя и повзрослел. Все меньше болтал с Яни, все больше старался работать. Становился бесстрашнее. И с этим ничего не поделать: рядом не было Иремила, Астре и Сиины, благодаря которым дети могли оставаться детьми.

Стоило переступить порог, как Яни и Дорри поругались и, не решив, кто пойдет за водой, побежали к колодцу наперегонки. Генхард намотал на голову тряпку, чтобы вороны и ветер не покушались на его прическу, и отправился слоняться по городу в поисках полезных вещей и какой-нибудь подработки. Соахийцу нужен был врач или хотя бы лекарства, а без денег такого не раздобудешь.

Илан до сих пор веселился, вспоминая, как вошел в дом и наткнулся на незабываемый дуэт: Яни с беззубым гребнем и Генхард, похожий на чучело. На их с Дорри смех оба страшно обиделись. Илан так хохотал, что забыл даже про боль в руке. Пожалуй, впервые за последние триды это было искренне, а не с натяжкой.

Легковер, единственный в семье, мог лгать при Мархе и Дорри, не боясь разоблачения. Илан давно овладел этим искусством. Наверное, оно обитало в нем с рождения. Порченый верил всем и каждому, но только не себе. Не в свои обещания хорошего. Никогда и никто не сомневался в Илане, как и он не видел подвоха в других. Но, утешая близких, говоря о светлом и зарождая в них надежду, легковер невыносимо, губительно страдал.

Больше всего Илана мучили мысли об Астре. Дети не знали настоящего брата. Не понимали, насколько он слаб и раним. Все считали калеку главой семьи. Вторым после Иремила. Астре вел себя так, что никто и не задумывался о том, как тяжела его ноша. Но Илан помнил брата совсем другим. Таким он и остался внутри, а снаружи превратился в кремень.

Илан без конца маялся размышлениями. Как там Астре с Сииной? Может, уже погибли в Хассишан? Легковер не умел обманываться ожиданием чуда, и со дня смерти Иремила улыбка давалась ему все тяжелей. Генхард и Яни на миг сделали ее настоящей. Илан был благодарен им, хотя и считал наплыв веселья незаслуженной роскошью.

Больной у печи заворочался, порченый вздрогнул и не сразу успел принять добродушный вид. Похоже, за ним наблюдали.

– Ты как, парень? – Илан подошел и склонился над заморским братом Генхарда. – Скоро будет лучше, вот увидишь.

Он сомневался, что иноземец понимает его язык, но ободряющую интонацию в голосе уловить было несложно. Больной поерзал еще, наконец открыл глаза – удивительно бирюзовые на фоне опухших век, и попытался встать.

Илан без лишних слов догадался, что ему нужно в отхожее место. Он помог парню подняться, обул в дырявые башмаки, раздобытые Генхардом, и, придерживая за плечи, повел во двор. Странно, что парень обходился без этого столько времени, но, наверное, он просто сильно потел, и вода не копилась в теле.

Идти обратно было сложнее. Дрожа от слабости и холода, больной добрел-таки до дома. Илан почти волок его последние несколько шагов.

– Ничего, ничего, ты уже и ходишь сам, – подбадривал он несчастного. – Скоро бегать будешь, вот погоди. Думаю, тебе надо поесть чего-нибудь посерьезней супа.

Илан вернул юношу на ворох тряпья, укрыл и взялся заделывать дыру в печи, пока цемент не засох. Благо, Дорри натаскал крупных камней.

Брат Генхарда ворочался под одеялами, не находя себе места то ли от ран и синяков, то ли от мыслей.

Илан между делом замирал и прислушивался к каждому звуку, пока не раздался приглушенный всхлип.

«Так и знал, – подумал порченый. – Совсем плохо бедняге. И обезболить-то нечем».

Поразмыслив, Илан полез в подпол и поднял наверх коробку с кошкой и ее приплодом. Семейство вело себя спокойно: убеждение легковера действовало даже на зверей.

Илан уложил мамку и три теплых комочка на грудь соахийца. Тот громко сопел, закрыв лицо обрывком шали.

– Ты слышал, что рыжая скотинка удачу приносит? – спросил легковер, усаживаясь рядом и гладя мурлыку. – А кошки еще и лечат. Вот увидишь, потопчется по тебе и всю хворь как рукой снимет! Ты только не дергайся, а то напугаешь.

Илан подождал немного, но юноша не ответил. Видимо, языка Большой Косы он не знал.

«Интересно, как Генхард понял, что это его брат?»

– Ты не расстраивайся, – улыбнулся легковер, похлопав соахийца по руке. – Мы в такие заварушки попадали, что вспоминать не хочется. А теперь все у нас ладно и справно. И твоя жизнь образуется. Брат рядом, и мы тебя не бросим, поэтому ты плачь, но имей в виду: плохое – оно там, в мусоре осталось. А кошка уже лечит. Боль вытягивает. Чувствуешь, как подвинулась? Она знает, где ты сильнее изранен. И котята лечат, хоть и глаза еще не открыли. Ты счастливчик, парень. И не думай, что судьба тебя не любит. Это как с утра по улице идешь. Рраз! И ведро помоев на голову плюхается. И ты сначала злишься, расстраиваешься. Одежда испорчена, вонь, куда-то не успеваешь, и холодно. А потом голову задерешь, а на тебя красивая девушка из окна смотрит. И бежит извиняться, а то и в дом зовет. А может, там страшная кухарка, зато под ногами у тебя блестит золотое кольцо – она его обронила в ведро, пока огрызки со стола собирала, и вот украшеньице упало вместе со всякой всячиной. И если ты человек простой – то это удача. А если не сможешь присвоить, то от кухарки получишь чистку и извинения. Потому что ей уж очень хочется вернуть мужнин подарок. Во всем, парень, есть хорошее. Надо его только найти. Ты меня не понимаешь, да?