Читать книгу "Франсуаза Саган - Жан-Клод Лами"

Романы Франсуазы Саган призваны выразить то, что нас действительно трогает. И если уж устанавливать литературные параллели, то скорее в голову придет Альфред де Мюссе[179]. Их объединяет общность сознания и удивительное стилистическое сходство. В предисловии к переписке Жорж Санд[180] и Альфреда Мюссе[181] Франсуаза говорит о своем отношении к поэту:

«Я в тысячу раз больше люблю изменчивого, беспокойного, сумасшедшего, бесшабашного, пьяного, яростного, все преувеличивающего, инфантильного, отчаявшегося Мюссе, чем мудрую, предприимчивую, добрую, сердечную, милосердную и старательную Санд. Я отдала бы все ее произведения за одну его пьесу: в Мюссе есть какая-то благодать, безнадежность, легкость, порыв, непринужденность, которые меня будут восхищать всегда в тысячу раз больше, чем ум, рассудочность и мирная поэтика Санд…»

Однако образ «доброй дамы из Ногана» перекликается в чем-то с ее собственным, и это сходство позволило ее друзьям, приезжавшим к ней в Нормандию, звать ее «доброй дамой из Онфлера», а ей писать о Жорж Санд по отношению к Мюссе: «Она страдала от любви, она страдала от дружбы, она страдала от уважения, она страдала от всего, что я люблю и чем восхищаюсь, а он страдал от того, чего я боюсь и презираю, но иногда ощущаю»[182].

Их болезненные отношения нашли отражение в романах Саган: время неумолимо, и чувства персонажей ослабевают. Возьмем, к примеру, ее третий роман «Через месяц, через год», название которого позаимствовано из «Береники» Расина: «Что будет с нами через месяц, через год, коль за морями жизнь без вас полна невзгод…»[183]Случай, желание, амбиции, жалость заставляют двигаться этих несчастных марионеток. На вечере у Малиграсов Жозе, стоящая рядом с Бернаром, смотрит на Жака: «Однажды вы его разлюбите, — тихо произнес он, — и я вас тоже наверняка разлюблю. Мы вновь будем одиноки, и все будет, как прежде. Позади останется еще год.

— Я знаю, — сказала она.

Она украдкой нашла его руку и сжала, не поворачивая к нему головы.

— Жозе, — сказал он, — это невыносимо. В чем мы все провинились?.. Что с нами произошло?.. Что все это значит?

— Не стоит задумываться об этом, — нежно произнесла она, — иначе можно сойти с ума»[184].

Такова безнадежная, но не жалостливая философия этих «детей века». Персонажи Жорж Санд и Мюссе создавали много шума и проклинали богов; герои Саган констатируют без горечи, не стараясь защититься, неизбежность Времени. Этот вечер у Малиграсов напоминает утро князя Германта в «Обретенном времени» Марселя Пруста. Франсуаза Саган часто бывает на разных вечеринках и умеет наблюдать. Будь то генеральная репетиция или модный коктейль — от нее не ускользает ничего. В том числе на коктейле, данном Рене Жюйаром и совпавшем по времени с первыми неделями ее успеха. Жорж Бельмон запомнил, как она с отсутствующим выражением вглядывалась в проходивших мимо:

«Она обладала непринужденной скромностью, и ее глаза не теряли ничего, ни одной крошки от спектакля. Иронию она принимала за иронию, насмешку за насмешку. Но, Господи! Уже! Уже она была одинока! Одинока оттого, что на нее смотрели не так, как ей хотелось. Одинока оттого, что не могла дать этим людям право себя судить»[185]. Но иногда ей случалось встретить незнакомца, с которым ей хотелось дружить. Так, в «Галлимаре» в конце сентября 1955 года она заметила молодого американского студента Гальвэя Киннеля. Живя в Париже в течение полутора месяцев, будущий лауреат поэтической премии Пулитцера[186] получал стипендию и работал над переводом Франсуа Вийона[187]:

«Меня попросил сопровождать его к Галлимару мой друг, французский журналист. Там была вечеринка на открытом воздухе по случаю приезда Уильяма Фолкнера. Перед буфетами толпились сотни приглашенных. Там была вся литературная элита Франции. Альбер Камю, которому я немного помог в качестве переводчика во время его разговора с Фолкнером, был несколько смущен и сказал, перефразируя его “Реквием по монахине”: “Я фермер, я не интеллектуал”. В этой толпе Франсуаза олицетворяла неожиданную свежесть. В ней была чистота, которая сразу же произвела на меня сильное впечатление. Когда я заговорил с ней, я не знал, что это новый Радиге, которого только что открыла Америка.

Мы тут же почувствовали внутреннюю общность. Франсуаза попросила меня позвонить ей в день, когда она предполагала закончить свой новый роман[188]. Это был ответ профессионала, и это особенно меня поразило. Потом она пригласила меня поехать в Сен-Тропе в ее “ягуаре”. Так как я не мог отправиться немедленно, мне пришлось присоединиться к компании позднее. До Лазурного Берега я добирался автостопом».