Читать книгу "Магистр. Багатур - Валерий Большаков"

— Ладно, поехали.

И они поехали. Налегке, без обоза и долгих остановок, кони домчали «призывную комиссию» до реки Воронеж на второй день.

— Дядька стоит под Чёрным лесом, — махнул Акуш плетью, указывая направление. — Это рядом совсем, обедать будем уже в становище!

Лес действительно был тёмен и непрогляден. Окружённые со всех сторон степью, деревья будто сплотились, теснясь и сплетаясь ветвями. Тут, рядом с понятной ему чащей, Олегу стало спокойней — это в степи спрятаться негде, а лес укроет, не выдаст.

— Пришли, — сказал окольничий. Вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул.

И тут же из леса повалили всадники на конях степной породы, но не половцы — на всех долгополые бараньи шубы мехом вверх и шаровары из конской кожи шерстью внутрь, на головах остроконечные собачьи малахаи с наушниками и назатыльниками, и ноги в тепле — в сапогах-гутулах, выстланных войлоком.

Акуш тотчас же выхватил из-за пазухи круглую золотую пластинку, блеснувшую тремя рубинами, и воздел над собой. Конники почтительно объехали его и ринулись на полусотню Олега. Они мчались, крича: «Кху-кху-кху-кху!» — и налетели, сверкая надраенными доспехами, блистая начищенными саблями.

«Подстава!» — мелькнуло у Сухова. Он почувствовал бешеную, жестокую ярость, рвущуюся из него, и выхватил меч. Никогда прежде он не бросался в бой, испытывая только ненависть. Всегда и страх был, и опаска. А сейчас он не боялся. Совсем. Одна палящая злоба клокотала в душе, рождая лишь одно желание — убивать. И Олег убивал.

Ближнему из всадников, затянутому в грязную шубейку, он отсек руку, державшую саблю, а после вспорол живот. Кочевник выпучил раскосые глаза, и Сухов сбросил его с седла — корчиться и умирать в заиндевевшей траве. Развернулся, чтобы отбить саблю, ударившую справа. Противник его на чалом коне заверещал, скаля жёлтые зубы, и, прикрываясь щитом, плетённым из лозы, махал и махал своим клинком, да с оттягом, рубил и рубил. Неожиданно Олег раскроил круп чалому — конь вздыбился от боли, а всадник открылся. И тут же рухнул на мёрзлую землю, обливаясь кровью из подрубленной шеи.

Затравленно оглянувшись, Сухов увидел сотни воинов, съезжавшихся отовсюду, чтобы поспеть к зрелищу, визжавших, вывших на все голоса, улюлюкавших, круживших вокруг да около, натягивавших тетивы убойных степных луков. Ополченцы его гибли десятками — гудевшие стрелы пробивали тела навылет, пуская кровавые фонтанчики. Один Олфоромей ещё держался, крутясь вьюном, отбиваясь и огрызаясь.

Волосяной аркан упал на Сухова, мгновенно стягивая руки, сбивая дыхание, лишая меча. Могучий рывок — и Олега сдёрнуло с седла, бросило наземь и поволокло.

Он поднял глаза к шатавшемуся небу, ожидая резкой боли от калёных жал, но так и не дождался — чей-то голос, гортанный и властный, выкрикнул короткий, как резкий выдох, приказ.

И косоглазые всадники моментально остановились, осаживая лошадей, а то и поднимая тех на дыбы, освобождая широкий проход командиру, восседавшему на великолепном белом коне.

Это был Бэрхэ-сэчен. Его голову украшал позолоченный шлем с пучком пушистых перьев цапли, чешуйчатый панцирь-куяк тускло взблескивал на солнце, сабля в серебряной оправе позванивала о стремя.

— Вот и встретились, — усмехнулся монгол. Повернув голову к Акушу, не таившему злобного торжества, он церемонно кивнул: — Благодарю тебя.

Половец осклабился.

— Провожать врага на казнь, — сказал он, — это радость, минган-у-нойон.[87]

Сухов устало перекатился, вставая на колени, с трудом поднялся с земли, кое-как ослабил петлю, стащил её с себя, переступая по очереди ногами — и незаметно вытащил засапожный нож.

— Убить врага самому, — медленно выговорил он, — радость куда большая.

И метнул клинок. Нож пронзил окольничему шею, войдя по рукоять. Акуш захрипел, выгнулся, хватая руками воздух, и упал, вытянулся, испуская дух.

Бэрхэ-сэчен отдал резкий приказ, указывая на Олега. Сухов в отчаянном прыжке метнулся к трупам убитых им монголов, кувыркнулся, подхватывая саблю, но уже натянулись тетивы луков, загудели, запели песню смерти…

— Ха![88] — гаркнул чей-то басок, и опустились луки, вторижды уберегая Олега от смерти. Лицо Бэрхэ-сэчена перекосила злобная гримаса, но и он не посмел ослушаться.

Воины поспешно разъехались, пропуская худущего, длинного как жердь человека, с лицом цвета луковой шелухи.

В каждом движении длинного, в посадке головы, во взгляде читалось властное превосходство. Нетерпеливо махнув плетью, он послал к Олегу пожилого, но крепкого степняка в цветном войлочном клобуке с меховыми отворотами и в тулупе, обшитом красными тесёмками.

Степняк подъехал, сохраняя дистанцию, и заговорил на половецком:

— Достопочтенный Бурундай спрашивает, кто ты такой?

Сухов выслушал его и ответил:

— Меня зовут Олег, сын Романа.

Половец понял его корявую речь.

— Зачем ты убил воинов великого хана? — спросил он.

— Они напали. Я их убил. Ты тоже хочешь умереть?

— Не надо, Олег! — взмолился Пончик, вырываясь из цепких рук. — Они убьют тебя! Это ж монголо-татарское иго!

Сухов пожал плечами, но саблю опустил.

— Брось саблю! — скомандовал половец-толмач.

— Пожалуйста! — добавил Александр дрожащим голосом.

Сухов покачал саблю в руке — и разжал пальцы. Клинок с шорохом погрузился в слежавшуюся траву.

Бурундай заговорил спокойно, без тени гневливости. Сухов ничегошеньки не понял, но половец угодливо поклонился начальнику и перевёл:

— Слово достопочтенного таково: ты убил великих воинов, Таргутай-Кирилуха и Шихи-Хутага. Значит, ты и сам багатур. Будешь ли верно служить великому Бату-хану, Хельгу, сын Урмана?

Олег посмотрел на хмурое серое небо и подумал, до чего же ненастье подходит его несчастью… В масть.

— Буду, — твёрдо сказал он.

Часть вторая

НАШЕСТВИЕ

Глава 9,

в которой Олег сначала получает подарок, а после теряет его

…Осенняя степь, бурая под нависшей хмарью, белёсой и серой, вселяла бесприютную тоску. Вселяла бы, останься Олег наедине с нескончаемым простором, но теперь он волей-неволей стал нукером,[89] боевой единицей степного воинства, а в орде от коллектива не очень-то оторвёшься.

Сухов вздохнул. Опять он всё утратил — друзей, положение, всё, что нажито непосильным трудом… Даже меча его лишили. И шубу спёрли, и кольчугу сняли. Хорошо хоть коня не отобрали — этого добра тут навалом. Табуны!