Читать книгу "Рассекающий поле - Владимир Козлов"

– Ты потратишь бесценные годы на песенки. Ты видишь, где мы живем? Однокомнатная квартира на восемнадцатом этаже двестиэтажного дома. Отдаем за нее зарплату жены, на мою живем и растим дочь. И я кроме денег и баб ни о чем думать не могу. Сейчас женился, теперь о деньгах думаю больше, чем о бабах. И когда ты мне говоришь, что решил сочинять песни, мне становится жалко и тебя, и себя, и твою маму, и твою будущую семью.

– Дело тут не в песенках.

– Давай выпьем.

– Давай по последней, а потом чайку – а то завтра вставать рано.

– Поставлю чайник.

– Просто это, как настоящая любовь, – если ты это почувствовал, ты не то что выбросить это из головы – ни на минуту забыть не можешь. Если я не буду этого делать, я просто рехнусь. Потому что ты вдыхаешь этот мир, ту красоту, которую ты в состоянии различить, все свои эмоции и переживания – а выдохнуть не можешь. А через некоторое время – уже и вдыхать больше не можешь. И жизнь начинает лететь, не задевая тебя вообще. Пока долги не вернешь – за все то, что взял… Я не знаю, как так получилось. Мы с тобой выросли в одном дворе, и я пока не могу понять, как я на это подсел. Но на текущий момент я могу сказать следующее: во мне запущен не до конца понятный мне механизм, связывающий ощущение полноценной жизни с… творчеством, мать его, – Севе было неудобно даже произносить это слово. – Я не собираюсь жаловаться: мол, неужели мне, гению, надо всю жизнь кровли крыть или кирпич класть. Я не собираюсь никуда сбегать. Искусство вообще не для того, чтобы сбежать. А для того, чтобы ты имел возможность жить весь, а не только большим пальцем, которым ты марки на почте приклеиваешь. Мне все равно, что я буду делать, – что-то в любом случае буду. Вопрос в том, чтобы человеком жить, а не большим пальцем. Я весь хочу жить… Но как это делать? Я знаю только, что человеком себя чувствовал в те минуты, когда свою милую обнимал и когда песня хорошо выходила. В остальное время моя жизнь у меня вызывает чувство недоумения и досады. Хотя жаловаться мне не на что. Мне как бы не себя жалко – мне жизнь жалко. Это ж вообще, если вдуматься, отличная идея – жизнь!

– Жалко, старик, у пчелки в попке… Просто терпишь и работаешь – и в награду получаешь полчаса или час счастья перед сном, когда твои уже заснули. Они, любимые, спят, видят сны, а ты открыл бутылочку пива или заварил чай, как ты любишь, и просто посидел, посмотрел телевизор без звука. Ты уже все отдал за день – но что-то, какая-то самая незначительная малость у тебя осталась для себя. Кружка с чайком да полчаса времени. И тебе – более чем достаточно. Лишь бы твои близкие сейчас сладко спали.

9

– Я прочел ваш перевод «Персеваля». Меня как-то тронул этот роман. Даже странно думать, что это двенадцатый век.

Сева прервался. Но Софья Степановна не подхватывала и вообще не отвечала сразу. Перед каждым своим ответом она сначала произносила паузу. Пауза удостоверяла то, что собеседник мысль свою доформулировал и что она будет отвечать обстоятельно, со всей ответственностью, обдумав ответ.

– Да, – произнесла она очень неторопливо, – литературные формы меняются, но человек, кажется, изменился очень незначительно.

– Как вы осваивали французский язык того времени?

– Тексты XV века я читаю нормально. А вот XII век – очень сложно. У меня есть словарь Шишмарёва, еще тех времен – новых изданий нет. Так что это был очень медленный процесс, нужно было многое расшифровывать. Но в изданиях «Плеяды» – вроде наших «Литпамятников» – в которых я читала романы Кретьена де Труа, дан подстрочник на современном французском языке. Он меня очень выручил. Это вообще очень правильно. Старофранцузский – мертвый язык, на котором давно уже не то что никто не пишет и не говорит, на нем давно никто не читает, кроме узкого круга филологов.

– Как так получилось, что у этого героя нет имени до тех пор, пока он не покидает дом? А главное, в романе сказано, что женщина, которая впервые называет героя Парцифалем, это имя угадывает. Что значит «угадывает»? Значит ли, что само имя содержит в себе указание на то, кем является герой?

Она сидела прямо, положив одну ладонь в другую. Она очень спокойно смотрела прямо в лицо Севе и говорила со всей обстоятельностью, как доктор наук. Она не пыталась вести себя, как простая смертная. И с ним, мальчишкой, говорила с такой серьезностью, от которой у Севы все холодело, как при встрече с реальностью.

– Точных ответов тут и быть не может – вы понимаете. Роман был новаторским и при этом не был закончен. Не понятно, должен ли он был содержать ответы или он и был задуман таинственным – но таковым он в историю литературы и вошел. Герой сталкивается с миссией, о которой он ничего не знает. Кодекс, к совершенному владению которым стремились все предшественники, все рыцарское окружение Персеваля, не может помочь ничем. Да, есть версия, что имя – это мистическое прозрение, которое позже посещает и самого Персеваля. Когда он впервые представляется, он как будто впервые понимает, что да, он – Персеваль и никто более. И за этим именем особенная судьба. Но попыток объяснить это имя мы не встречаем. Оно – символ, а символ может быть любым, он не обязательно должен быть похож на то, к чему отсылает.

– Чем он заслужил право найти замок, который не показывался на глаза больше никому в этом романе?

– Благородное неведение Персеваля концептуально. Он – большое дитя, которое гораздо ближе ко Христу, чем кто бы то ни было.

– Но все-таки он не задает вопроса, который исцелил бы больного Короля-Рыболова. Получается, рыцарский кодекс только испортил его?

– Там не только рыцарский кодекс. Он уже был грешен. Он бросил мать – и она умерла. И он знал об этом. Не мог человек, который остался холоден к страданию своей матери, обладать достаточной чуткостью для того, чтобы задать вопрос страдающему незнакомому мужчине. Ситуация в замке лишь вскрыла его греховность.

– Значит ли это, что Грааль и не мог быть найден? И что роман на самом деле закончен?

– Мы знаем, что рукопись обрывается, что большая часть второй половины текста посвящена рыцарю Гавэйну, а к Персевалю автор возвращается лишь на несколько страниц, чтобы рассказать о встрече с монахом-отшельником, который в итоге отпускает ему грехи. Да, сюжетная линия выглядит вполне законченной. Но не для человека тех времен.

– Как так получилось, что он стал искать Грааль и совсем забыл о любви?

– Это хороший вопрос. А кто вам сказал, что он ищет Грааль? Да, действительно, последующая литературная традиция, а потом и массовая культура превратила поиск Святого Грааля в приключенческий сюжет. Но Персеваль на деле ищет не замок и не Грааль – он хочет понять, что с ним произошло и как такое могло с ним произойти. И он не знает, как искать ответы на эти вопросы, – он умеет только воевать. И потому он пропадает из виду на пять лет.

– И все-таки, куда делась любовь?

– В рыцарском романе любовь к даме – причина и цель подвигов. За каждым побежденным врагом стоит спасенная леди, которой рыцарь спешит присягнуть. Посмотрите, сколько женщин у Гавэйна. На его фоне Персеваль – герой, который разрывает рыцарский мир изнутри. За несколько дней подвигов у него появляется как минимум три возлюбленных. О которой из них он думает, когда впадает в оцепенение, созерцая три капли крови на снегу? Строго говоря, это неважно. Даже когда дамы сердца нет, рыцарь пребывает в постоянном состоянии любовного томления. Такова логика того мира, который Персеваль покинул. А вот о том мире, в который он вступил, мы знаем очень мало. Он – одна большая тайна, которую разгадывала последующая европейская культура. Это теперь мы знаем, что это христианский мир. Теперь этот мир обжит, он даже уже наскучил культуре. Любовь к женщине в нем не является предметом особенного культа. Когда Христос заменяет десять заповедей Моисея одной своей заповедью – возлюбите ближнего как самого себя, – он, конечно, говорит не о женщине.