Читать книгу "Краткая история пьянства от каменного века до наших дней. Что, где, когда и по какому поводу - Марк Форсайт"

Большинство исследователей приписывают изобретение перегонки спирта различным североафриканским ученым-арабам X века н. э. Однако все эти ученые были химиками, и их не интересовало, чем бы напиться (скорей всего), — их интересовала химия. Споры на этот счет не утихают: существует в том числе мнение, что спирт упоминается и у Абу Нуваса (см. главу 10). Но наверняка никто утверждать не может. И идея совершенно определенно не прижилась ни в Африке, ни в Европе.

Затем у нас появляется масса многообещающих зацепок, когда в исторических текстах упоминаются вещества, по описанию очень похожие на спиртное, но так ли это — доподлинно не установишь. Например, в XII веке англичане из войска Генриха II, радостно разоряя ирландский монастырь, нашли несколько бочонков с неизвестным напитком, обжигающим горло и невероятно забористым. Очень похоже на спирт. В конце концов, монастыри были средоточием и наук, и пития, так что почему бы нет. Но с таким же успехом это мог оказаться очень крепкий и очень пряный эль. Истину мы уже не узнаем.

Дело осложняется еще и тем, что средневековые трактаты по алхимии и медицине написаны шифром или просто очень туманны. Однако примерно с XV века уже встречаются упоминания об использовании дистиллированного спирта в лекарственных целях в очень малых дозах. Судя по всему, некоторые больные, обнаружив, что лекарство недурно на вкус да еще и пьянит, были не прочь принимать его почаще и побольше. Но спирт пока еще стоил слишком дорого.

В 1495 году король Шотландии Яков IV купил у одного монастыря несколько бочонков виски — «аква вита», как его тогда называли. Заказ немаленький, примерно эквивалентный нескольким сотням бутылей — для лечебных целей это явно чересчур. Но Яков IV был королем и мог себе такое позволить, а монастырь был специализированным учреждением и, вероятно, одним из очень и очень немногих мест, где спирт производили в больших объемах.

Сотню лет спустя аква вита подавали в одном питейном заведении где-то в непосредственной близости от Лондона. Напиток по-прежнему был диковинкой, о которой большинство даже не слыхивало. А потом, во второй половине XVII столетия, в Западной Европе начался бум на крепкое спиртное. Французы внезапно увлеклись бренди, а голландцы — женевером. Англичане тем временем были сперва заняты гражданской войной, а потом оказались под властью пуритан, которые спиртное не жаловали.

Затем наступила Реставрация, и английская аристократия хлынула из Франции домой с привитым на чужбине вкусом ко всевозможным забавным новинкам — шампанскому, вермуту и бренди. Напитки приобрели статус аристократических. Однако офранцуженная аристократия встала Англии поперек горла, и в 1688 году англичане отправили монарха обратно за Ла-Манш, а на трон посадили голландцев — Вильгельма и Марию. Вильгельм-то и привез в Англию джин.

Джин

Популярности джина в Англии способствовали четыре фактора — монархия, военные, религия и спасение мира от голода. Факторы все как один вполне себе достойные и веские. Некоторые историки добавляют еще «ненависть к французам», и тогда всего причин получается пять.

Итак, пункт первый — монархия. Король Вильгельм III любил джин, потому что был голландцем, а голландцы поголовно любили джин.

Пункт второй — военные. Голландские военные любили джин по двум причинам: потому что были голландцами, и потому что джин наделял голландских военных особой храбростью, благодаря которой в английском языке хмельную удаль по сей день зовут «голландской».

Третий пункт — религия. В этот период европейские страны вели бесконечные войны — в основном на религиозной почве, между католиками и протестантами. Англия и Голландия были протестантскими, так что английские солдаты сражались бок о бок с голландцами, пили с ними вместе и возвращались домой с похмельем и привычкой к джину. Поэтому джин был сразу и военным, и протестантским напитком.

В-четвертых, спасение мира от голода. С незапамятных времен, а возможно и дольше, любая страна сталкивалась с проблемой неурожаев. В обычный, урожайный год земледельцы выращивали ровно столько зерна, чтобы хватило в пищу, но не больше, потому что иначе его невозможно было продать и оно залеживалось. Однако время от времени случались неурожаи. Тогда зерно оказывалось в дефиците, но земледельцев это совершенно не печалило.

Занятная особенность аграрной экономики заключается в том, что неурожай — это значит меньше зерна; меньше зерна значит повышение цен; повышение цен значит, что в неурожайный год земледельцы выручают от продажи зерна столько же, сколько в урожайный, при этом с меньшими хлопотами.

Страдали от неурожая бедняки и нуждающиеся, а также власти. Власти страдали больше всех, поскольку им приходилось бороться с ропотом и недовольством бедняков и нуждающихся, которые устраивали бунты.

И вот Вильгельм III нашел, как ему казалось, отличный выход. Джин делается из зерна, причем не особенно важно, насколько качественного: после сбраживания и перегонки разницу на вкус не заметишь. Соответственно, если удастся приучить Англию к джину, появится обширный рынок сбыта для излишков зерна в урожайные годы, а в неурожайный год эти излишки покроют недостачу. Зерно будет хоть и не лучшего качества, но все же съедобное. Так с голодом можно покончить навсегда. Но для этого джин должен завоевать безоговорочную популярность.

Вильгельм III решил сделать джин доступнее пива, полностью освободить его от пошлин и ограничений и позволить перегонять любому, кто пожелает. Кроме того, нужно было запретить импорт французского бренди. Но его Вильгельм III и так уже запретил, поскольку, как любой здравомыслящий английский монарх, вступил с Францией в войну.

Вот так мадам Женева, ксенофобски настроенная дочь голландки и английского пехотинца, пришла покорять огромный и пугающий Лондон.

Лондон

На рубеже XVII–XVIII веков Лондон был крупнейшим городом Европы. Это создавало массу сложностей. Английское общество отличалось выраженной дисциплинированностью — в условиях жизни небольшими группами, предпочтительно деревенскими. Полиции как таковой там не существовало, но в деревне в ней никто и не нуждался. Все и так были друг у друга на виду. Общегосударственных законов тоже, по нашим меркам, принимали немного, но и в них почти не было необходимости. В деревне, где всем и каждому полагалось сунуть нос в любое ваше дело, для поддержания общественного порядка хватало общественного мнения, то есть худой молвы и косых взглядов. Никто не мог прыгнуть выше головы, притвориться кем-то другим, сбежать от своего прошлого.

В деревне была даже система социального обеспечения — приход. Любой бедный прихожанин, оказавшись в отчаянном положении, имел право уповать на милость прихода, и ему оказывали помощь. Небольшую. Однако абсолютной нищеты все же удавалось избежать.

А потом все двинулись в Лондон. Не все разом, конечно, но для нас это несущественно. Поговаривали, что в Лондоне улицы вымощены золотом, деньги сами идут в руки, а богачи просятся в мужья. В Лондоне открывалась бездна возможностей, каждый получал шанс стать кем угодно. Лондон не знал себе равных.