Читать книгу "Грешники - Алексей Чурбанов"

Валентин отошёл к столу и стал разливать в бокалы остатки коньяку, но промахивался и лил на полировку. Софья с укоризной забрала бутылку.

— А каков постоянный состав вашего ансамбля?

— Посмотрите на нашем сайте в интернете. Там написано, что нас четверо.

— Ага, а что вы можете сказать современной молодёжи?

— Молодёжи? Ну, что сказать… Мы сами себе молодёжь, — Валентин качнулся и, вцепившись в подошедшую Пташку, звонко поцеловал её.

— Понятно. Может быть, снимочек «Примаверы» с певицей Пташкой?

— Валяйте.

Подняли с дивана совершенно обессилевшего Фелинского. Никифорова не нашли, но, как обычно, вовремя появился Коля Бен Ладен.

— Он — «Примавера»? — глянув на растёкшуюся по лицу Коли боевую раскраску и халат, спросил белобрысый.

— Он — «Прима», а мы — «Вера».

— Хорошо. Давайте на диване.

«Вот бы здесь и уснуть», — мелькнуло в голове у Шажкова.

Дальше в его памяти случился небольшой провал. Помнилось, вышел он с Совушкой на улицу, и стало носить его по двору из стороны в сторону. Павел тоже почему-то оказался во дворе и спросил, типа: «Может подвезти его?» (это о Шажкове, как будто его там не было). Софья сказала, что, мол, не надо, здесь близко…

Потом они шли в весенних полусумерках вдоль канала. Шажков держался одной рукой за ограду, другой — за свою верную Совушку. Его тянуло обменяться впечатлениями, но мысли с трудом складывались в слова. Софья то смеялась над ним, то задумывалась о чём-то. Так дошли до её дома на Казначейской и вместе вошли в тёмный подъезд.

— А где лампочки по сто пятьдесят ватт? — вслух удивился Шажков, ища ногой ступеньку лестницы. Совушка шла задумчивая и не отреагировала.

6

— Пел ты сегодня хорошо. Если бы ещё не наклюкался, цены бы тебе не было. Хотя ты и такой бесценен.

— Я уже в форме. Сейчас танцевать будем.

— Валюш, подожди, подожди. Пей, пей чай.

— Не веришь? У меня сегодня сверхсила. Я всё могу.

— Садись. Я верю.

— Докажу тебе сегодня.

— Посмотрим, как будешь себя вести.

— У меня в сумке бутылочка заначена.

— Сумку и гитару ты у Брика оставил. Завтра заберём.

— Вот жалость-то, а?

— Валюш, ты мало выпил?

— Рюмашка коньячку на посошок бы не помешала. У тебя же есть, Сова.

— Есть. Дать?

— Конечно.

— Потом жалеть будешь. Точнее, я жалеть буду.

— По последней.

— Мне половинку. За тебя, Валюша. За праздник, который ты мне сегодня подарил.

— На брудершафт?

— На брудершафт.

Активности Шажкова хватило на полночи. Они с Совушкой танцевали, выпивали, целовалась и миловались, но до главного не доходило. В конце концов оба устали. Валентин растянулся в кресле и закрыл глаза. Он слышал частый шорох в висках и ощущал боль в чреслах.

Совушка постелила на двоих, принесла полотенце. Валя с трудом встал, вышел в тёмный коридор и закрыл за собой дверь. Ему показалось, что он в коридоре не один. У двери в ванную виднелась массивная тёмная фигура.

— Эй, ты кто? — на всякий случай спросил Валя.

— А ты кто? — прохрипели в ответ, — назовись.

— Я Валентин, сосед.

— А я Фёдор. Ты с жиличкой напротив?

— Да.

— В ванную надо?

— Да.

— Понятно. Проходи.

— Спасибо.

Под тёплым душем у Валентина взыграла плоть. Вот так бы в комнате, ан нет. Ему мерещилась целующая и гладящая его Пташка, представлялись фантастические любовные сцены с Леной. Словом, Шажков кончил, как подросток, сочно и звонко. Присел на край старой пожелтевшей ванны и почувствовал, как стремительно трезвеет.

«При живой тёплой женщине, любящей тебя и любимой тобой?»

«Так вот взять и одному, в жёлтой ванне?»

«А ведь этот хмырь в коридоре думал, что я мыться иду после любви. А на самом деле?»

Шажков задавал себе гневные риторические вопросы, а ответы получал успокаивающие и совсем не покаянные. Душа его беспокоилась, но тело уже отдыхало.

— Никчёмный я всё-таки человек, — заключил он, вздохнул и пошёл прочь из ванной.

Совушка лежала под одеялом с закрытыми глазами. Валентин лёг рядом, обнял её и поцеловал. И тут же провалился в сон.

Проснулся от частых толчков. Приподнял дурную с похмелья голову и скорее почувствовал, чем увидел в темноте ритмично вздрагивающее тело Совушки с вытянутыми ногами и откинутой головой. Услышал её отрывистое дыхание и подумал, всё ли хорошо? Она вдруг замерла и затихла. Валентин секунду ещё послушал и, прошептав в полузабытьи: «спи-спи-спи», уронил голову на подушку.

И снилась ему сверхсила. Она переполняла его, раздувая изнутри. Ему стало тесно в собственном теле. Он не мог больше стоять на месте и стал подпрыгивать, как на батуте, всё выше и выше, перебирая в полёте ногами и беззвучно выкрикивая лихие частушки. Вот уже и телу становится тесно в комнате. Он занимает всё больше пространства. Но это его не волнует. Если что-то сломается вокруг — наплевать. Заденешь кого — так не зевай. Вот лихо-то! Появилось желание что-нибудь разбить или испортить. Задел плечом настенные часы, и они, кувыркаясь и вращая стрелками, полетели на пол. Как баскетболист на кольце повис на люстре, с хлопком и снопом пыли вырвал провода из потолка и, падая вниз, бросил хлам об стену. Снова подпрыгнул и увидел, как внизу открылась дверь и вошла маленькая Совушка, а он падал прямо на неё, и некуда было увернуться, так как занимал он всё пространство.

В ужасе Шажков проснулся, рывком сел на постели и посмотрел на то место у двери, где он упал на Совушку. Пустой паркет был освещён солнцем.

— Фу, чертовщина, — Валентин ощупал собственные руки и плечи и, ещё не совсем поверив, вздохнул: — Кажется, это просто сон… Или кто-то сейчас хихикнул за занавеской?

— Отче наш, сущий на небесах, — зашептал Валя, мешая текст на церковнославянском и русском языках, — и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.

Только теперь Шажков ощутил похмельную тяжесть в голове и зримо представил собственную опухшую физиономию. Открылась дверь, и вошла живая Совушка в длинном розовом халате.

— Доброе утро.

— Доброе. Не смотри на меня.

— А куда же мне смотреть? Ну хорошо. Позавтракаешь со мной?

— Сейчас, — Валентин натянул джинсы и выскользнул из комнаты.

За завтраком Совушка была задумчива, мягка и предупредительна. Она вела себя как мама с великовозрастным нерадивым сыном, когда уже ничего не исправишь, остаётся только надеяться.