Читать книгу "Берия. Арестовать в Кремле - Анатолий Сульянов"

— Мы все имеем право делать! И тебя арестовать имеем право! — рявкал Федоров. — Вот ордер на арест. Он подписан наркомом Цанавой! Понял?

— Ордер на арест по закону должен быть подписан прокурором, а не наркомом, — пытался протестовать Ковалев, доказывая неправоту действий группы НКВД.

Ковалеву скрутили руки, вывели из квартиры и втолкнули в «воронок».

Через четверть часа, после срезания пуговиц и крючков на брюках, под усиленной охраной Ковалева провели в камеру внутренней тюрьмы НКВД. Громко лязгнул замок одиночки, и все стихло. Недавний предсовнаркома присел на табурет. «Что же это делается? — подумал он. — Я не преступник, не убийца и не вор. За что я арестован? Скорее всего, клевета — кто-то донес, оговор. Почему арестовали без ведома ЦК? Я — член бюро ЦК, и уж со мной-то должен был поговорить первый секретарь ЦК Пономаренко. О моем аресте узнает и председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин — я же депутат Верховного Совета СССР. Наверняка произошла какая-то ошибка. Пономаренко в беде не оставит, да и Цанава разберется, — пытался успокоить себя Ковалев, разглядывая мрачную камеру-одиночку. — Как-то там жена, дети? Что они думают? Где они? А если и их вслед за мной в тюрьму упрячут?..»

Как ни успокаивал себя надеждой на быстрое разбирательство Ковалев, как ни сдерживал себя — успокоения не наступало.

На допрос вызвали поздно вечером; шел по бетонному полу и надеялся, что сейчас сотрудники НКВД скажут о случайной ошибке, извинятся за столь позднее вторжение в квартиру и водворение в сырую, пахнущую гнилью и тараканами камеру…

— Ваши друзья, близкие товарищи? — взгляд следователя был строгим и спрашивающим.

— Пономаренко, Наталевич, Макаров…

— Ты что дурака валяешь? Нам нужны соучастники по твоей вражеской деятельности на посту предсовнаркома!

— Я врагом народа и партии никогда не был! — твердо, не сводя взгляда со следователя, ответил Ковалев. — В чем меня обвиняют?

— Встать! — заорал один из следователей и площадно выругался, сопровождая свое «красноречие» отборной бранью и грубыми оскорблениями, угрожая «уничтожить как злейшего врага народа».

— Я требую прокурора, я — депутат Верховного Совета СССР! Я протестую против подобного со мной обращения!

Сильный удар в челюсть опрокинул Ковалева и бросил на бетонный пол… Били всю ночь, меняя друг друга. Измученное побоями тело отзывалось на удары нестерпимой болью: сознание утратило счет времени, хотелось только одного — быстрее оказаться в камере, вдали от этой своры озверевших нелюдей из НКВД…

В камере упал на пол и потерял сознание. Очнулся от удара сапога в бок:

— Встать! Спать не положено! — кричал надзиратель, пиная в бок. — Ишь разлегся — спать разрешено до шести утра.

Не знал Ковалев, что Цанава лично вел его дело, разрешив применять к арестованному любые способы допроса в интересах признания «контрреволюционной деятельности и вредительства на посту предсовнаркома БССР». Цанава рассмотрел составленные следователями протоколы допроса, одобрил их, потребовав добиться от Ковалева признания во вредительстве как можно скорее — ему не терпелось доложить комиссару государственной безопасности СССР Берия о завершении «большого дела по антисоветской, вредительской деятельности руководящих работников Белоруссии».

Арестованные по этому делу заместители председателя Совнаркома БССР И. Журавлев, А. Темкин, председатель ЦИК М. Стакун, народный комиссар просвещения В. Пивоваров, секретари ЦК КП(б)Б В. Потапейко, А. Ананьев и другие руководители республики, как и предсовнаркома Ковалев, подвергались зверскому избиению при допросах, издевательствам в камерах, длительному пребыванию в карцере. Из людей пытались выжать все, что нужно было для обвинения их во вредительстве и контрреволюционной деятельности.

Ковалев не шел ни на какие посулы и обещания и, пока были силы, сцепив зубы, терпел побои и издевательства как мог. Следователи не раз грозили отдать в руки мастеров заплечных дел, намекая на преисподнюю внутренней тюрьмы НКВД — пыточную, где, по их словам, заставят говорить даже мертвых. Однажды, когда Ковалева вели на очередной допрос, он увидел тех, кто хозяйничал в пыточной. «Молотобойцы» Цанавы стояли в коридоре: дюжие размерами, с выдвинутыми крупными подбородками и массивными челюстями, — они покуривали, держа цигарки в огромных, волосатых кулачищах, тут же, едва отвернув головы, сморкались, вытирая пальцы о казенные галифе; густо пахло дегтем, похоже, кто-то из «молотобойцев» не пожалел сапожной мази для своих, сорок пятого размера, огромных сапог.

Допросы следовали один за другим, обычно заканчиваясь под утро сильными избиениями; и так изо дня в день, из ночи в ночь, — и все это ради того, чтобы Ковалев подписал заранее подготовленные и одобренные Цанавой протоколы допроса. Попытки Цанавы в первые дни довести Ковалева до иссушающего душу страха и боязни физического насилия, сломить его морально и физически не удались — Афанасий Федорович терпел и побои, и глумления одичавших от злобы и неудач следователей, отвергая их предложения. Порой становилось тяжко, особенно когда до него доносился раздирающий душу крик молодой женщины, голосом похожей на жену Машу. Где она с двумя детьми?..

Не добившись «признаний» от Ковалева, следователи доложили начальнику следственной части Сотикову; тот при первой встрече сразу перешел на матерщину, угрозы и оскорбления. «Главное, — приказал себе Ковалев, — держаться и терпеть. Человек живет надеждой. Выстоять во что бы то ни стало».

Сотиков своих угроз не забыл — очередной допрос закончился пыточной. «Молотобойцы» отделали Ковалева так, что он потерял сознание от боли надолго, несмотря на ведра вылитой на него холодной воды. Выродки с потными харями дубасили его до тех пор, пока Сотиков не заорал: «Хватит! Он уже не дышит!» Один из костоломов матерно выругался: «…с ним! Сдохнет — туда ему и дорога. Врач напишет о сердечном приступе».

Несколько дней Афанасий Федорович не мог подняться, лежал, распластавшись, на полу, не принимая пищи, не ощущая своего тела, не слыша своего дыхания. Сквозь узкие щелки распухшего, разбитого в кровь лица он едва различал смену дня и ночи; сердобольный надсмотрщик перетащил его на трухлявый матрац, напоил свежей водой, спросил сам себя: «За что ж его так, господи?»

Ковалев понял: от него хотят и признания собственной вины, и оговоров своих товарищей по работе, еще не знающих того, что над ними давно уже висит дамоклов меч НКВД.

С опухшими ногами, кровоподтеками по всему телу, едва передвигавшегося Ковалева ввели в тюремный кабинет Цанавы. Нарком сидел развалившись, как обычно, в широком кресле, о чем-то тихо говорил с подручными. На скрип двери и доклад следователя Цанава не отозвался, продолжая не замечать ни вошедшего следователя, ни тем более арестованного. Для Цанавы человек никогда не представлял ни ценности, ни объекта его внимания, наоборот, он любил показать другому его, Цанавы, превосходство над остальными.

Через полчаса Цанава соизволил взглянуть на ссутулившегося, едва держащегося на ногах Ковалева, презрительно смерил его взглядом.