Читать книгу "Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер" в бою - Курт Пфеч"

— И даже позабыл о приветствии, — улыбнулся Эрнст, неожиданно появившийся позади Блондина и Петера.

— Чепуха! Смеялись не только народ и «ЛАГ», но и фюрер!

— Надо мной — нет.

— Как так? — спросили Петер и Блондин почти одновременно.

— Надо мной Адольф не смеялся. — Эрнст был совершенно серьезен. — Хотя… хотя со мной был похожий случай. Это было почти так же, и как раз за год, а может быть, и за два до твоего случая, Цыпленок. И тоже была собака! Случай выглядел совершенно так же, как и твой.

Пост № 8 у рейхсканцелярии.

— И тоже на восьмом посту?

— Нет, такие посты меня слишком напрягали. Нет, это было дальше в глубине, в саду.

— А что там было?

— Там я стоял на посту. На самом деле я сидел, а потом — прилег.

— Ты спал на посту?

— Да, задремал. А потом зажурчало, и я вскочил! Брюки и сапоги — мокрые. А пес на кривых лапах с хвостом кольцом — был таков! И слава богу!

— Эрнст, он что, тебя обоссал?

— Да, и слава богу! Потому что почти тут же пришла проверка караулов. Один придирчивый унтерштурмфюрер.

— Ну и? — улыбнулся Петер.

— И я ему доложил.

— О собаке?

— Цыпленок, я что, дурак? Нет, о срочной естественной надобности и невозможности покинуть пост. Я даже получил поощрение! «Приведете себя в порядок, солдат, и освобождаетесь от следующей смены!»

Эрнст осклабился, Петер рассмеялся, а Блондин покачал головой:

— Спать на посту, и вместо ареста — поощрение, и все благодаря собаке!

— Да, слава богу, унтерштурмфюрер не проверил мои кальсоны. А они-то были сухие!

Теперь захохотали все трое, и Блондин кивал Эрнсту, как будто хотел сказать: «В порядке, Петер снова в порядке». Петер резко прекратил смеяться:

— И, несмотря на это, он знал!

— Кто? — спросил Блондин. — Что он знал?

— Вальтер знал, что он погибнет! В последний вечер перед атакой он рассказывал о доме, о своем брате, о школе и о девушке. Ты знаешь, что он еще не спал ни с одной женщиной?

— Вальтер? — Блондин не знал, улыбаться ли ему или притянуть губу к носу. И он сделал и то и другое. — Он? И ни разу? Это шутка, Петер!

— И вовсе нет. Я тоже смеялся, про износ от девушек, но он сам говорил. Без шуток.

Теперь блондин притянул к носу губу: «Странно, а может быть, и нет. Вальтер выглядел изумительно. У него на каждом пальце было бы по девушке. Ему не надо было прибегать к нечестным приемам. Ему достаточно было улыбнуться, и птичка прилетела бы сама. Слишком легко. Без всяких трудностей. Слишком порядочно? Слишком глупо? Или все дело в воспитании? Национальная политическая академия — все чисто. И акробатика в постели — честный мужчина и чистая женщина».

— Странно все это, — сказал он наконец. — Но я думаю, Петер, такого сорта у нас парни еще есть.

Он повернулся. За ним бежали Куно и Камбала. Тяжелый, грубый и мрачный один, длинный, неловкий и трезвомыслящий — другой. И тому и другому — восемнадцать-девятнадцать лет. Правее шли Пауль, Йонг и Зепп. Ни одному из них нет и двадцати. Когда они могли? Когда были пимпфами, школьниками? В восемнадцать — добровольно в армию. Когда? Скорее всего — в армии. Быть может, со шлюхой в Берлине? На нее солдатского жалованья не хватит. С подружкой во время отпуска на родину? Или на полигоне? Или здесь с какой-нибудь «маткой»? Слишком молоды для постели, но достаточно взрослые, чтобы подохнуть. А я? Ну, давай, попробуй. С начинающей, которая выглядит так же глупо, как и я. И в отпуске с солдатской женой — да и тогда скорее из-за жареной картошки.

— А он еще сказал, — Петер прервал его размышления, — «чем на самом деле была моя жизнь до сих пор? Ни профессии, ни свободы, ни дня без присмотра, никогда не делал и не мог делать то, что хотел, не говоря уже о собственных решениях. Только идеализм, и наше знамя ведет нас вперед! Имеет ли это смысл?»

— И снова вопрос, Петер, из тех, что были. Но все-таки один раз он решил!

— Да, добровольцем в «ЛАГе».

— Ерунда! Если тебя должно было достать, то достанет, даже если бы ты попал в армию спасения!

— Правильно, Эрнст! Но его последние слова были скорее от разочарования.

— А что он сказал? — спросил Блондин.

— «Наступит время, когда после меня останется дерьмо». — Блондин задумался над словами — есть ли такое знание?

— А когда я из-за сказанного на него напустился, он отмахнулся. Сказал: «Оставь. У моей матери еще четверо».

— Чепуха! — отбросил свои сомнения Блондин. — Перед атакой у каждого мандраж. Много говорят, много ожидают, один выбалтывает то, о чем многие думают, и…

— Я это уже когда-то слышал, Цыпленок! — проворчал Эрнст.

— Да, а потом из этого складывается второе лицо солдата-фронтовика. Написано в каждой книжке про войну. Неразрывно связано, как сосиска с горчицей. Или ты веришь в эту брехню?

Петер уставился прямо перед собой, серьезный, напряженный, с посеревшим лицом, и прошептал:

— Нет, Цыпленок, в это — нет.

— Рассредоточьтесь, вы, идиоты! — крикнул Ханс.

Блондин улыбнулся и обратился к Куно и Камбале:

— Это он вам!

— Сам ты такой! — ответил Камбала. — Когда вы друг другу морочите головы — это стратегия! А когда я хочу что-то вколотить в тыкву Куно, то я — идиот!

— Может быть, и я тоже? — проворчал Куно.

— Ты — нет, Куночка, — мы все, черт возьми, идиоты! Причем законченные!

«Главное, есть над чем посмеяться, — улыбнулся Блондин, — если бы мы этого не могли, то это был бы показатель морального состояния отделения. Меткое слово, но логичное, сверхлогичное, когда думают о том, что ругань, наконец, есть последнее, что остается бойцу. А когда и последнее уже не проходит, то плохо дело обстоит и с моралью, и с войсками».

Запахло нефтью и дымом.

Горящий танк был русским Т-34. Ханс сказал что-то про 6-ю гвардейскую армию. Но теперь здесь было танковое кладбище. «И станет танк для нас стальной могилой…» А видел ли хоть раз этот поэт вот такую стальную могилу? «Поразит нас смертельная пуля, настигнет нас рок…» Смертельная пуля? Смертельная пуля — хорошо. Прямое попадание из противотанковой пушки! Голову водителя снесло напрочь, наводчика разорвало, куски мяса прилипли к броне, а сама коробка горит! Может быть, кому-то удалось выскочить, катался по земле, орал так, что душа вылетала через глотку, а нефть прожигала ему мясо до костей. «Настигнет злой рок!» Бог ты мой, а я ведь еще тоже подпевал! Громко и вдохновенно, от души! Разве можно петь такие слова? Не думая, не понимая, когда эти слова только на языке, а не в мозгу?