Читать книгу "Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов"

Как и все участки на Английской набережной, владение Строгонова своей хозяйственной частью выходило на Галерную улицу. Все важнейшие помещения были сгруппированы вокруг Парадной лестницы. Некоторые из них, например зимний сад и расположенный над ним зал для танцев, выходили окнами в квадратный внутренний двор. Из танцевального зала три двери вели в большую столовую, находившуюся в правом крыле. В левом крыле находилась парадная спальня, соединявшаяся внутренней лестницей с первым этажом, где находились лакейские комнаты.

Еще несколько парадных помещений располагалось вдоль главного фасада — малая столовая, гостиные и оригинальный музейный зал, состоявший из двух разных частей. В первой, выходившей окнами на Неву, размещались картины, во второй была ротонда, предназначенная для скульптур. В ней архитектор устроил верхнюю галерею, ее поддерживали 8 колонн. Свет падал сверху, как в храме Дружбы Чарлза Камерона в Павловске. Таким образом Александр Сергеевич хотел дать возможность барону Григорию, которого он усыновил, следовать пути европейского вельможи — коллекционера и мецената.

Из затеи президента Академии художеств ничего не вышло. В 1800 году Григорий Александрович продал свой дом на Английской набережной родственнице графине Лаваль, урожденной княгине Белосельской-Белозерской. Отправляясь послом в Испанию, Строгонов в 1804 году сдал в аренду предпринимателю A.A. Кнауфу металлургические заводы, причем условия аренды напоминали те, что были приняты двоюродным братом его отца четвертью века ранее.

Планы 1-го и 2-го этажей английского дома барона Григория Александровича

В качестве арендной платы купец обязывался нести все расходы по содержанию заводов, исполнять повинности и вносить банковские платежи и страховые взносы (с общей суммы 571 229 рублей) за заложенные во Вспомогательном банке и застрахованные в Англии Елизавето-Нердвинский и Екатерино-Сюзвенский заводы.

Следовательно, вся возможная прибыль шла Кнауфу, он не делился ею с владельцем, как это обычно бывает при аренде. Но по условиям контракта после его заключения купец предоставил графу беспроцентную ссуду в 252 тысячи рублей, которую барон обязался возвращать по частям с 1810 по 1816 годы, причем выплаты за последние два года (около 105 тысяч рублей) засчитывались в счет уплаты долга Вспомогательному банку. Очевидно, что нуждавшийся в деньгах барон согласился на аренду именно с целью получения этого займа: в результате у него сразу появлялось четверть миллиона рублей и он освобождался от ежегодных платежей по залогам.[35]

Только в этом случае барон Григорий Александрович поступил так же, как граф Александр Сергеевич. Он стал известным дипломатом времен Александра I, блестяще проявил себя в Мадриде и Константинополе, но пренебрегал учебой детей, домом как родовым очагом и, главное, что огорчало дядю, не интересовался искусством и литературой. Бог наградил этого Строгонова двумя дочерьми и в 1793–1801 годах пятью (!) сыновьями, два из которых — Сергей (1794) и Александр (1795) — герои этой книги. Однако Григорий Александрович не был примерным семьянином, вступив в Мадриде в период отрочества четырех старших сыновей, в связь с графиней Жулианой Марией Луизой Каролиной д’Ега, супругой португальского посланника, графиней Строгоновой с 1826 года.

Меценат Александр Сергеевич Строгонов мог быть доволен тем, что его путем, в известной мере, шел другой племянник и полный тезка. Для графини Лаваль здание на Английской набережной реконструировал архитектор Т. де Томон, одновременно в 1805 году он спроектировал дом барона Александра Сергеевича Строгонова на соседней Дворцовой набережной. Этот Александр являлся сыном барона Сергея Николаевича от второго брака с Натальей Михайловной, урожденной княжной Белосельской и, таким образом, приходился племянником барону Григорию Александровичу и внучатым племянником графу Александру Сергеевичу.

По воспоминаниям современника, полный тезка президента Академии художеств был «весьма не глуп, и добр, и мил, и умел хорошо воспользоваться данным ему аристократическим тогдашним воспитанием; вместе с тем был он весьма деликатного сложения, чрезвычайно женоподобен, и от того в обществе получил прозвание барончика».[36] Личную жизнь этого представителя рода омрачила трагедия. В 1800 году он женился на княжне Софье Александровне Урусовой, та скончалась от родовой горячки 26 апреля 1801 года. Несчастная новорожденная дочь Вера к ужасу Александра Сергеевича и родителей Софьи прожила всего тринадцать дней (20 апреля — 3 мая), безутешные родные заказали скульптору М.И. Козловскому монумент для кладбища Александро-Невской лавры. (Его описание см. в главе 12 третьей части.)

В доме на Дворцовой набережной Александр Сергеевич-второй основал литературный салон, претенциозно именовавшийся «Академией». Сам хозяин сочинял на французском языке. В 1808 году в Женеве были опубликованы два тома его «Lettres а see amis» («Письма к друзьям»). Гостями салона на Дворцовой набережной бывали многие российские литераторы и французские эмигранты: А.Л. Пушкин, князь И. Долгорукий, Ю.А. Нелединский-Мелецкий и, наконец, граф Ксавье де Местр. Последний, женатый на Софье Ивановне Загряжской, сохранил отношения с родственной семьей Строгоновых[37] на долгие годы. Некоторое представление о салоне дает стихотворение одного из членов «Академии» княжны Зинаиды Белосельской (1789–1862), в замужестве княгини Волконской, она была дочерью князя Александра Михайловича Белосельского и, таким образом, приходилась племянницей баронессе Н.М. Строгоновой, урожденной княжне Белосельской, дочери М. Белосельского.

В последующие годы княгиня Зинаида Волконская прославилась своим поощрением искусства. В молодости она составила стихотворное послание «К президенту Строгоновской Академии»:

Наш президент виной тому, Что в Академии уму И сердцу все даны свободы. Благословите эти своды! «Вот перед вами ряд картин» — Сказал он как-то нам. «Взгляните На этот мавзолей иль там — на вид картин… Себе сюжет по вкусу изберите, И каждый пусть затем, благославясь, Расскажет повесть нам иль сказки сложит вязь, Но только чтоб от них мы не заснули стоя!» Так он изрек, и мы сдались ему без боя. Один на кресло влез и смотрит на пейзаж, Другой марину взять готов на абордаж, Сусловьем, чтоб сосед держал его подмышку, Напоминая нам ту самую Мартышку, Которой в басне раз Крысенок был в заслон. А третий сам не свой: ему весь мир не сладок, Не по нутру ему порядок, Когда строчить пером обязан даже он. Лишь я, покорная, отбросила сомненья, И, потирая лоб, обшариваю зал, Чтоб где-нибудь мой взор избрал Предмет, который навеял вдохновенье; Как вдруг внимание остановил портрет, — И вот уж я горю: сюжета лучше нет! И опустив глаза смиренно пред народом, Как в проповеди поп перед приходом, Трикратно кашлянув, чтоб дело шло верней, Отважно занялась я одою своей: «Пою тебя, герой в кафтане голубом, Тебя, кого Лебрён рисует п о л у б о г о м! (выделение мое. — С.К.) Все верно выражено: сердце и черты, И даже милый дар сквозит в портрете строгом, — Радушье, полное ума и теплоты, С которыми, как Стерн, сбираешь ты цветы. И более того: мне видно даже рвенье, С каким ты матери приносишь утешенье, Успешней времени слезу стирая ей. О, много есть еще в наружности твоей, Но скромность пощадим и предпочтем молчанье; Ни звука! Кончено сказанье!.. Сказанье? Вовсе нет! Правдивый лишь рассказ; В нем истина царит, — в этом заверяю вас! Сказать: вот добрый сын, вот верный друг средь света, Вот тот, кто с ласковостью слил свободный дух, — То значило б назвать пред вами вслух Модель портрета».[38]

Я могу назвать модель. Художница Э. Виже-Лебрен изобразила барона A.C. Строгонова. Таким образом, в начале XIX века в Петербурге существовала не одна, а две строгоновских Академии: одна императорская, другая частная. К сожалению, основатель второй из них был тяжело болен и не имел детей. Никаких следов его дома не сохранилось.