Читать книгу "Конфуций. Первый учитель Поднебесной - Сигэки Каидзука"

Ранние комментаторы текста «Изречений» были уверены, что Ян Хо – это другое имя Ян Ху. Если их интерпретация верна, то Конфуций подчинился выскочке – слуге семьи Цзи – и согласился поступить на чиновничью службу во время его жестокой диктатуры. Однако ортодоксальные ученые не могли примириться с тем фактом, что такой человек, как Конфуций, с возмущением нападавший на самоуправство Трех семей, и особенно – клана Цзи, мог так постыдно согласиться служить негодяю Ян Ху. И ученые подобного склада пытались доказать, что Ян Хо и Ян Ху не идентичны.

Несмотря на их попытки выручить Конфуция, раннее произношение иероглифов «хо» и «ху» фонетически действительно очень близко, и, по-видимому, в диалектном произношении имя Ян Ху звучало как Хо. Кроме того, присущая этому Ян Хо манера говорить во всех отношениях соответствует облику человека, захватившего политическую власть в Лу. Ян Хо – явно правитель de facto. Нельзя представить себе, чтобы среди луских государственных деятелей во время Конфуция мог быть некий другой представитель семьи Ян, не Ян Ху, который был бы вправе произнести подобные слова. Вряд ли остается возможным сомневаться в том, что сам составитель семнадцатой главы «Изречений» включил в нее эту историю, зная об идентичности Ян Хо и Ян Ху, о котором в «Цзо чжуани» и в других исторических источниках рассказывается как о луском деспоте.

С другой стороны, глава «Изречений» под названием «Ян Хо» относится к части текста, составленной очень поздно. Поэтому мы вправе предположить, что историю о Конфуции, беспечно соглашающемся пойти служить к выскочке Ян Ху, выдумали позднейшие конфуцианцы.

Помня о сомнениях, возникающих в связи с главой семнадцатой, рассмотрим другой ее фрагмент, где говорится о призвании Конфуция неким Гуншань Фужао, который, как местный чиновник, управлял твердыней Би, принадлежавшей клану Цзи, и в то время планировал поднять знамя восстания против своих господ. Конфуций немедленно собрался откликнуться на зов, и, когда его задержал Цзы Лу, которому показалось, что в поведении наставника проявилось некоторое пренебрежение к истинным отношениям между правителем и подданным, ответил: «Неужели это приглашение было впустую? Если б он воспользовался моими услугами, я мог бы возродить там Восточное Чжоу». Этот пассаж также можно истолковать удовлетворительно лишь в том смысле, что Конфуций был вполне готов отправиться на службу к подчиненному клана Цзи. При падении Западного Чжоу царство было восстановлено на востоке, в Лояне; и помнившему об этом Конфуцию явилось видение воссозданного в Лу, на востоке, нового «Восточного Чжоу»; он подумал о том, что можно было бы возродить ныне находящийся в упадке Путь Чжоу, – и о том, что этого идеала можно достичь при помощи Гуншань Фужао.

Эта же семнадцатая глава содержит и упоминание о подчиненном семьи Чжао (самой влиятельной из семей, обладавших монополией на высокие посты в государстве Цзинь) по имени Би Си, смотрителе крепости Чжунмоу. Восстав против своих хозяев – семьи Чжао – и замыслив передать находившийся под его управлением форт княжеству Вэй, он захотел взять Конфуция к себе на службу советником по делам управления. Конфуций был готов немедленно отправиться в Чжунмоу, но тот же Цзы Лу, негодуя, снова стал увещевать его, и в этом пассаже содержится обмен мнениями относительно правильности такого поступка.

Итак, у нас есть три схожие ситуации. В первом случае, пусть даже неохотно и вопреки своей первичной реакции, Конфуций был склонен пойти на службу к Ян Ху, подчиненному семьи Цзи, восставшему против нее. Во втором случае он намеревался согласиться на приглашение от Гуншань Фужао, слуги той же семьи Цзи, восставшего в форте Би и сражавшегося против своих хозяев. И в третий раз Конфуций собирался принять приглашение Фу Си, чиновника на службе у известной цзиньской семьи Чжао, восставшего против своего господина. Во всех трех случаях к Конфуцию обращались представители мятежных сил, и каждый раз мятеж был поднят подчиненным влиятельного клана, возглавляющего замкнутую олигархию своего княжества. Значит, именно таким движениям был готов оказать поддержку Конфуций.

Поскольку подчиненный был слугой семьи, присягнувшим на верность главе этой семьи, он был связан с правителем государства лишь опосредованно. Он оставался до конца слугой семьи, а не слугой правителя или слугой государства. При этом важнейшей его обязанностью была непоколебимая верность господину; отказ от этого долга по отношению к семье и признание вместо него любой формы преданности государству считались, согласно морали того времени, равносильными открытому восстанию. Выше я указал, что во время упадка системы городов-государств к концу периода Чуньцю узы, связывавшие влиятельные семьи с их собственными подчиненными, постепенно стали намного сильней, уподобившись свойственным феодализму отношениям вассальной верности.

И все же поведение Конфуция в трех эпизодах, обстоятельно изложенных в семнадцатой главе «Изречений», и его готовность в каждом случае поддержать подчиненного, восставшего против главы дома, которому он служил, оказывается в полном противоречии с общественной нравственностью той эпохи. Конфуций мог бы оправдать такое поведение, сказав, что, если кто-нибудь поможет осуществить явившееся ему как в откровении возрождение «Восточного Чжоу», не важно будет, что это за человек. Конфуций, не спрашивая о его статусе, стал бы просто использовать его как средство для достижения цели – осуществления видения. В каждой из этих ситуаций Конфуций мог бы признать, что он нарушает правила общественной нравственности своего времени, связывая свою судьбу со слугами, восставшими против господ, однако он оправдывал свое поведение, ссылаясь на то, что это был единственный доступный и поэтому неизбежный способ претворения мечты в жизнь.

В любом случае, если бы действительно было возможно вновь утвердить Путь Чжоу на востоке – по сути, возродить царский двор Чжоу, – было бы сущностно важным выйти за пределы отношений правителей с подданными в разных городах-государствах. Отношения верности, связывавшие подчиненного и главу семьи, были еще менее значительны, и ими можно было пренебречь. Возможно, позиция Конфуция была примерно такой – подчиненный семьи должен быть более слугой государства, чем личным наемником, а слуга государства в большей степени должен быть слугой Чжоу. Для него должно было быть крайне неприятным вынужденное противоречие с существовавшей в то время моральной нормой преданности слуги семье хозяев. Поэтому его действия будут непонятны, если не предположить, что им действительно двигали мотивы, только что описанные нами. Феодальная мораль, регулирующая отношения господина со слугой, сохранялась с конца эпохи Весен и Осеней на протяжении всего периода Борющихся царств, и, возможно, от нее не были свободны составители семнадцатой главы или же ученики, ответственные за передачу этих эпизодов, что ввело их в заблуждение относительно истинной цели радикальной критики Конфуцием феодальной нравственности.

В Лу негодование Конфуция вызвали самоуправства Трех семей и семьи Цзи. Но в Ци он увидел своими глазами тиранию семей Цуй и Цин, и это зрелище подвигло его на возвращение в Лу. Тем не менее, такие жестокие правительства были недолговечны; в Ци семьи Цуй и Цин друг за другом погибли, а в Лу Три семьи не однажды оказывались на грани катастрофы. Кроме того, Конфуций был свидетелем внезапного конца разнузданного правления Ян Ху и понял, как скоротечны успехи приближенных знатных семей. Именно по этому поводу он сказал: «Когда в Поднебесной есть Путь, ритуал, музыка и приказания выступить в карательные походы исходят от Сына Неба; когда в Поднебесной нет Пути, ритуал, музыка и приказания выступить в карательные походы исходят от удельных князей. Когда они исходят от удельных князей, мало кто из них не лишается власти в течение десяти поколений. Когда они исходят от сановников, мало кто из них не лишается власти в течение пяти поколений. Когда же управление страной в руках слуг вассалов, мало кто из них не лишается власти в течение трех поколений. Когда в Поднебесной есть Путь, правление не находится у сановников. Когда в Поднебесной есть Путь, простолюдинам нечего обсуждать».