Читать книгу "Тиберий. Преемник Августа - Джордж Бейкер"

Последовала мелодраматическая показательная сцена. Разумеется, Германик, по всей видимости, был шокирован предложением и понимал, что разумно было бы не отказываться от предложения столь очевидно, насколько позволяли обстоятельства.[33] Во всяком случае, он соскочил с трибуны, обнажил меч и, высоко подняв его над головой, прокричал, что предпочтет смерть измене. Его друзья, стоявшие поблизости, поспешили остановить его, прежде чем он вонзит меч себе в грудь, и нам, естественно, не сообщают, что сделать это им не представило особого труда. Сам Тацит признает, что некоторые непорядочные люди трактовали этот эпизод скептически, что вызывает у историка удивление и боль. Раздались голоса, которые советовали Германику не останавливаться и идти до конца, а некий солдат, мы даже можем назвать его имя — Калусидий — предложил ему свой меч, с издевательским замечанием, что он более острый. Войско, утверждает Тацит, восприняло это замечание как жестокое и бесчеловечное. Это, конечно, пролило холодный душ на чувства собравшихся. В возникшей паузе друзья быстро увели Германика в его палатку. Однако было очевидно, что он не собирается идти походом на Рим.

Как уверяет нас панегирист Германика, ситуация была очень сложной. Любое решение было равно рискованным. Мятеж на Рейне оказался для легионеров делом столь же сложным, как и для их собратьев в Паннонии. После обсуждения было решено отправить письмо на имя Тиберия, чтобы тот гарантировал им выход в отставку после двадцати лет службы и частичные льготы для ветеранов со стажем более шестнадцати лет службы, их жалованье должно быть удвоено и выплачено.

Мятежники, разумеется, этого не ожидали. Они полагали, что следует предпринять поход на Рим, и требовали, чтобы уступки были осуществлены немедленно. Трибуны отдали необходимые распоряжения. Мятежникам было обещано, что выплаты будут произведены, когда армия встанет на зимние квартиры. 5-й и 21-й легионы не соглашались принять эти уверения, отказались двигаться с места, пока им не заплатят. Ситуация была постыдной. Германик со своими людьми наконец скинулись и заплатили из собственных средств — это, видимо, очень порадовало Тиберия, когда он об этом услышал! Вряд ли они когда-либо вернули свои деньги назад.

Теперь Германик отправился навестить армию на верхнем Рейне. 2, 16 и 13-й легионы тотчас принесли клятву верности новому императору. 15-й легион колебался, поэтому ему сразу обещали выплаты без всякой просьбы с их стороны. Пораженный такой нежданной удачей, он, однако, не встал на сторону мятежников. Вероятно, это было бы слишком.

На самом деле в армии Гая Силия не было мятежников, и это обстоятельство окончательно убедило всех в том, что мятеж на Рейне закончился неудачей.

Однако Тиберия осуждали за то, что он лично не прибыл на место событий. Его собственные объяснения, что, по его мнению, он больше пользы принесет, оставаясь на месте в Риме и контролируя всю ситуацию, не были приняты в расчет. Этому не верили и тогда, и впоследствии; возможно, по причине очевидного здравого смысла. Он послал Друза в Паннонию. На Рейн он направил делегацию во главе с Мунацием Планком. Прибытие посланников в Колон стало сигналом для нового возмущения.

Армия нижнего Рейна, кажется, не совсем верила в искренность Германика и его коллег, у нее не было сомнений в том, что посланники от императора принесли неблагоприятные вести. Легионеры преследовали Мунация Планка, который вынужден был искать убежища в палатке со штандартами, где на его защиту встал знаменосец Кальпурний. На рассвете он был освобожден Германиком, давшим посланникам в сопровождение отряд всадников.

Прибытие комиссии тем не менее ускорило дело. Для Германика стало очевидным, что армия верхнего Рейна лояльна и с ее помощью можно подавить мятеж войска Цецины. Некоторое время он колебался. Если бы в его интересах было раздуть дело или если бы он имел от этого какую-либо выгоду, он, видимо, также страдал бы от неспокойной совести, прежде чем использовать силу для подавления простаков, которые были обмануты и загнаны в угол. Агриппина, всегда бывшая женщиной сильной, не хотела его оставлять. Ничего не могло случиться, пока она была с ним рядом. Наконец Германик вынужден был принять решение. Женщин и детей отослали из лагеря.

Историки, по одним им ведомым причинам, любили описывать трогательную картину горести и стыда, которые воспламенили чувства войск, когда они увидели процессию, покидавшую лагерь. Агриппина несла на руках маленького Гая (в войске его ласково называли «сапожок» — Калигула), который большую часть своей жизни провел вместе с ними в лагере, как они встали на колени перед Германиком и просили прощения. Очевидно, что Германик отослал из лагеря женщин и детей с некоторой подчеркнутой нарочитостью. Однако чувства войска были весьма далеки от тех, на которые он рассчитывал. Они понимали, что процессия, возглавленная Агриппиной, была преддверием наступления легионов Гая Силия, идущего на выручку Германику. Они бросились ей в ноги и остановили ее. Германик был рад избежать выпавшего ему испытания. Он держал перед ними речь, он горячо обвинял людей, которые уже и так осознали, что поступили неверно. Они каялись. Они упали на колени. Легионы Силия не были введены в лагерь. Мятеж был окончен.

Если мы нуждаемся в дополнительном подтверждении, что Германик знал о мятеже гораздо более того, что лежало на поверхности, это вытекает из его дальнейших действий, которые ясно указывают на истинных зачинщиков мятежа. Расследование в установлении замешанных в деле партий быстро обернулось развлекательным фарсом, хотя и с тяжкими последствиями для жертв. Предполагаемые зачинщики прошли суд целой армии и были либо объявлены виновными, либо оправданы нестройными выкриками. Маловероятно, что столь демократичный суд обвинил истинных участников мятежа, скорее множество непопулярных в армии личностей получили то, чего они в действительности не заслуживали.

Расследование также коснулось и центурионов. Как бы то ни было, не приходится сомневаться, что во многих случаях центурионы были людьми, которых ненавидели. Прежде чем армия вернулась к своим обычным обязанностям, она получила возможность обвинить любого центуриона, чье обращение с воинами считали слишком суровым. Эта возможность была встречена с энтузиазмом, и эти два суда над солдатами и офицерами, которые проводила вся армия, несколько смягчили напряженность, вызванную мятежом. Во всяком случае, никто не мог назвать эти суды тираническими. Их основная вина состояла в слишком пристрастной и безответственной демократии.

Таковы были внешние события военных восстаний на границах Рейна и Дуная. Были, разумеется, события не столь очевидные, о которых тем не менее можно судить по их результатам.

Мы не знаем подробностей инструкций, данных делегации, направленной на Рейн, мы также не знаем об обмене информацией между Тиберием и Германиком. Известно лишь, что Германик получил полномочия для завоевания Германии вразрез с политикой, изложенной в политическом завещании Августа. Военачальники, поскольку их политика была одобрена Римом, вероятно, нашли возможным восстановить армейскую дисциплину.