Читать книгу "Человек дейтерия - Олег Раин"

Досадуя на русоголовую конкурентку, я все-таки успевала порадоваться, что оказалась в тот хлопотный вечер в нужном месте и в нужную минуту. Небось, русоголовая в море за Романом не полезла! Вообще, наверное, понятия не имела, что он тонет. Видно, не сработало любящее сердечко. Может, и не любило?

Хотела бы я взглянуть на себя со стороны. Волосы торчком, рот до ушей, в глазах пляшущие огоньки костра. А может, не так уж страшно я и выглядела? Зазвал ведь Роман меня сюда. И в судьбу я тоже немножечко верила. Верила, что она мудрее всех нас — и точно знает, кто кого должен спасать. Обласканный судьбой Роман встряхивал черными кудрями и продолжал выдавать песню за песней:

Жить нужно ярко и долго! Что же с тревогой в душе? С лунным прощаюсь осколком, Словно не встречу уже…

Порывисто вздохнув, я предположила, что влюбилась в него еще позавчера. Когда тихонько тянула и тянула к берегу. Но поняла это только сейчас — где-то на третьей или четвертой песне. Любовь — она ведь как болезнь, сначала подхватываешь вирус, живешь с ним и даже понятия не имеешь, что он творит свое черное дело. А потом — хлоп! — и ты уже с температурой и в лихорадке, а в голову лезет всякая дребедень.

В одном из виденных мною фильмов кто-то кому-то говорил, что влюбляться на войне противоестественно. Вот и мне, только что потерявшей семью, укравшей брата, скрывающейся от всего мира на полузатопленном судне, было противоестественно хорошо. Наверное, потому что одиночество мое закончилось. Пусть ненадолго, может, на один-единственный вечер, но это в самом деле произошло. И Глебу, и мне стало по-настоящему тепло. От куртки Романа, от его песен, от ярко горящего костра. Само собой, студенты не могли заменить дома и мамы с папой, но как же мы устали от своего одиночества! Там, на «Варе», мерзли не тела, а души. Теперь они стремительно оттаивали. И не хотелось думать о том, что будет завтра и послезавтра, Глеб слушал одним ухом мое сердце, другим — песни Романа. И я тоже слушала. Внимала, млела и трепетала.

* * *

Странные мысли бродили в моей забубенной головушке. По идее, я должна была бы страдать, но я отчего-то не страдала. То есть какая-то моя часть продолжала тосковать по родителям, но другой — той, что сидела сейчас у костра, обнимала сонного Глебушку и слушала ухарское пение студентов, было светло и покойно. А главное, я научилась думать о том, о чем раньше и мыслей не было. Ведь худшее, что может случиться с людьми, это смерть близких или война. И то и другое страшно, и того и другого не зазорно бояться. Но ведь войны нет, и мама с папой пребывают в добром здравии — не чихают и даже не кашляют. Спрашивается, с чего же я схожу с ума? Почему хмурюсь и каждую минуту злюсь на родителей?

Вот любит, например, парень девушку — до того любит, что никуда от себя не отпускает, ревнует к каждому фонарному столбу, гонки по пустякам затевает. Любовь это? По-моему, чистая фигня. Получается, он — бай, она — рабыня? А если она не любит его? Или разлюбила? Бывает ведь так. Прошло время, огляделась — и полюбила, скажем, другого королевича. Или поняла, что ошибалась. И что теперь делать? Удерживать ее? Заставлять по новой в себя влюбляться? Или придушить, как Отелло Дездемону? Так это уже страсти-мордасти по-мадридски, а вовсе даже не любовь. Потому что если в самом деле любишь, то прежде всего желаешь счастья любимому, и чтобы все у него было пучком, и все клеилось. А если любишь его исключительно при себе родном, то это жаднилово сплошное. Типа, если люблю, значит, он обязан быть моим, и только моим, — лежать в карманчике, в сейфе, в шкатулке. Только это уже не любовь, а феодализм какой-то. Не любят тебя — отпусти человека! Вздыхай на дистанции и терпи. А не терпится, так в мыслях люби, в сердце — или в чем там у тебя получается!

Вот и мама… То есть, если ей на самом деле хорошо с Бизоном, то, может, и нечего гнать волну? Чего мы на нее взвились? Ну не ангел она, и что? Все равно ведь мама. Это Глебушке понять сложно, — салапет еще, а я-то почти взрослая! Через год уже паспорт получу, а там и сама куда-нибудь намылюсь. Не на завод же к Бизону топать… Значит, верняк, сорвусь. Потому что у моря жить все равно не получится. Во-первых, нет вузов с нормальной работой. Во-вторых, понаедут трактора да бульдозеры и срежут мой Слоновий холм к слоновьей бабушке, — закатают в бетон и выстроят какое-нибудь казино-отелево. И смотреть на это будет тяжело и тошно. Так что лучше уж ехать. От семьи, от родимого Глебушки, от любимых кипарисов. А если я готова уехать, то почему не может то же самое сделать мама? Иными словами — чего на маму пенять, коли у самой в голове ветер…

Студенты закончили очередную песню про «Ходят кони над рекою…», и профессор, стянув с головы шлем, шумно и от души высморкался. А после признался, что устал и хочет баиньки. Троица ребят во главе с Романом тут же вызвались проводить деда до палатки. Наевшийся печенья Глеб тоже клевал носом на моих коленях.

— Решили остаться?

Я повернула голову. Это подкрался сбоку Витька Анциферов.

— Куда же нам еще?

— Ну, не знаю… — Витька пожал плечами. — Вообще-то Бизоновские бугаи вас ищут. Каждый день по поселку туда-сюда гоняют. Уже запарили со своим джипом. Даже не знаю, сколько бензина уже сожгли.

— Тебя-то тогда не тронули?

— Здрасьте! Пусть только бы попробовали!

Ответ Витьки мне понравился.

— Ты хорошо того ухаря с ног сбил.

— Ну… — он немного смутился. — Еще разобраться — кто кого сбил.

— Нет, правда, если бы не ты, меня точно бы сграбастали.

Витька довольно запыхтел.

— Тут вот еще что… Батя твой заходил, — сообщил он. — Тоже про вас спрашивал.

— А вы?

— Что мы? Мы ведь не знаем, куда вы затихарились. Так и сказали, — Витька чуть помолчал. — Вы это… Возвращаться-то собираетесь?

— Зачем? Чтобы Глебушку снова отняли?

Витька озадаченно шевельнул бровками.

— Ну… Все равно ведь не пробегаешь всю жизнь.

— Предлагаешь сдаться?

— Зачем сдаться… Подумать надо. И место понадежнее найти.

— А может, у нас надежное!

— Тогда чего сюда заявились?

— Сюда… — я фыркнула. — Сюда нас Роман зазвал. Профессора вашего послушать.

— Профессор — это да… — Витька снова поежился. — Только ты это…

— Чего это?

— В общем, с Ромкой поаккуратнее.

— Это как — поаккуратнее?

— Ну-у… — Витька отвернул лицо от костра, подобрал с земли какой-то обгорелый сучок, завертел в пальцах. И не заметил, что перепачкал все руки.

— Чего аккуратнее-то? — с нажимом повторила я.

Витька в волнении потер лоб и нос, оставив на лице темные полосы. Вид у него стал препотешный, но я даже не улыбнулась.

— Что замолчал?