Читать книгу "Инициация - Лэрд Баррон"

Аргайл был человеком дородным, прямолинейным и весьма представительным в своем классическом сером костюме «Брукс Бразерс», оставшемся от прадеда и излучавшем ауру невероятной, практически музейной древности. Экстравагантная жизнь Аргайла – солдата, дилетанта, автора, историка, ученого и профессионального бездельника, происходившего из почти что королевского рода, – была богата событиями. Величиной унаследованного им состояния – состояния, которое, если верить слухам, по большей части было нажито в эпоху бурных двадцатых благодаря криминальной империи его прадеда, – он, вне всякого сомнения, мог бы помериться с князем Монако.

Общение Аргайла с представителями пролетариата Мельниками расценивалось людьми, считавшими себя равными ему по статусу, как заигрывание с низшими классами. Клан Аргайлов в своем нынешнем виде входил в узкий круг местных потомственных богатеев, сливок общества, родовитейших представителей трех графств, включая такие громкие имена, как Редфилды, Рурки, Уилсоны, Смиты и далее по списку в порядке убывания. Аргайл, средний из восьми братьев Арденов и единственный ученый среди юристов и плейбоев, был последним из оставшихся в живых и наименее склонным обращать внимание на социальный статус тех, с кем общался. Его братья один за другим сходили со сцены в результате войн, дуэлей, пропаж без вести и, в одном исключительном случае, смерти от естественных причин. Об Аргайле тоже нельзя было сказать, что он прошел полосу препятствий без единой царапины; будучи убежденным холостяком, он изменил себе лишь однажды, женившись на очаровательной девушке из Ниццы, медсестре, которая погибла в юном возрасте, оставив Аргайла безутешным вдовцом. В какой-то момент его бурной молодости ему отсекли кончик носа – деталей происшествия никто в точности не знал, и он носил позолоченный протез, чтобы скрыть изъян.

Это уникальное стилистическое решение было навеяно неутолимой тягой Мишель ко всему загадочному. При византийском дворе была популярна такая форма наказания, как отсечение носа у провинившегося придворного, после чего несчастного изгоняли из страны; этой участи подвергались порой даже великие и ужасные императоры вкупе с их несчастными супругами. Один из этих императоров бежал в соседнее царство и обзавелся золотым носом, чтобы сохранить последние остатки своего достоинства. Позже император вернулся, возглавив армию недовольных горожан, и уничтожил всех потенциальных узурпаторов – предварительно, разумеется, пообрубав им носы. Идея показалась Аргайлу привлекательной, и он заказал целую серию экстравагантных золотых, серебряных и платиновых протезов у самого Льюэллина Маллоя. Когда дети учились еще в младшей школе, он подарил по искусственному носу каждому из них: Курту бронзовый, а Холли из слоновой кости. Они носили их до неприличия часто, заодно пытаясь подражать характерному акценту Аргайла.

На обед была запеченная свинина, коронное блюдо Дона. Он выдвинул обе дополнительные секции раскладного стола, и вся их семерка насладилась неспешным пиршеством, сопровождаемым большим количеством шампанского и добродушными шутками, не пощадившими никого. Не обошлось и без откровений: оказалось, что Винни на третьем месяце беременности; они с Куртом не торопились оповещать общественность, поскольку хотели дождаться подтверждения результата тестов; Винни было уже за тридцать, и нельзя было исключать осложнений, но пока, по всем признакам, ситуация обнадеживала. Еще одной новостью дня стало решение Холли, принятое в последнюю минуту, отправиться вместе Мишель и ее коллегами в Турцию. Холли смогла присоединиться к этой поездке, так как добилась годового академического отпуска, чтобы получить магистерскую степень в области образования, необходимую ей для начала административной карьеры. Выяснилось, что Мишель уже давно и упорно агитировала дочь, убеждая ее, что отпуск перед началом осеннего семестра – это именно то, что доктор прописал.

В промежутке между апельсиновым сорбетом и бисквитным тортом огни в доме вдруг вспыхнули и разом погасли. Несколько мгновений все сидели в темноте, словно набрав в рот воды, прислушиваясь к реву бури и грохоту дождя по ставням. Дон был готов к такому повороту событий. Включив фонарик, он извлек коробку спичек и зажег керосиновые лампы, расставленные по дому в стратегических местах. Изначально бывшие собственностью тети Ивонны, лампы хорошо послужили и Мельникам – периодическое отключение электричества было неотъемлемым элементом загородной жизни.

В конце концов все дружной стайкой передислоцировались в гостиную, спотыкаясь в темноте и обмениваясь нервными остротами, и расселись вокруг камина, где уже плясало оранжевое пламя и потрескивали сложенные Куртом березовые дрова. В трубе пронзительно выл ветер, на каминный экран дождем сыпались искры. Дон вытащил старую походную плитку и поставил греться воду для грога.

Ожидая в темной кухне, пока закипит вода, он почувствовал себя одиноко. Приглушенные отзвуки разговора эхом отдавались в коридоре и, казалось, доносились откуда-то гораздо дальше, чем из гостиной. Из-под стола тихонько выдвинулся Туле, издавая испуганный рык. Пес припал к земле, поведя носом к двери погреба. Дверь, мало того что узкая, еще и была спроектирована, по всей видимости, для карликов. Даже Мишель с ее метром шестьюдесятью роста приходилось пригибаться при входе. Скрипучая деревянная лестница уходила вниз на полтора десятка ступенек, после чего поворачивала под прямым углом налево. Разбитая, втоптанная в землю плитка сменялась в последней трети пути просто утрамбованной грязью, в подземелье пахло влажной землей и гниющим деревом. Дон свел визиты в погреб к минимуму и заходил туда раз-другой за все лето.

Туле заскулил. Дон выставил его в коридор. Он приготовил напитки, скорчившись у стола в неудобной позе, чтобы не поворачиваться к погребу спиной. Это было ужасно глупо, это граничило с паранойей. Он принес напитки из кухни и раздал их компании. На мгновение его накрыл приступ страха – он заметил, что Мишель исчезла. Он чуть было не поддался панике, чуть было не бросился переворачивать дом вверх дном, чтобы разыскать ее. Этот порыв мог закончиться катастрофой, ведь при таком освещении он был слеп как крот – с очками или без. По счастью, жена материализовалась из мрака, испытав некоторое замешательство от того, что ее визит в дамскую комнату неожиданно превратился в дело государственной важности. Дон пробормотал извинения, попеняв на собственные нервы, и примиряюще чмокнул ее в щечку.

Разобравшись с этим недоразумением, они снова устроились в гостиной, начали прихлебывать грог и предаваться воспоминаниям, понизив голоса, словно, лишившись электричества, они перенеслись в темные века, когда крестьяне забивались в свои хижины и ждали рассвета, заперев двери на засов и осеняя себя знамениями, чтобы оградить от сил зла.

Рассказывать истории про призраков предложил Аргайл. Не могли же они, в самом деле, не воспользоваться столь идеальным сочетанием непогоды, зажженных свечей и отличной компании? Никто не спешил поддерживать его идею, но это не имело значения. Как только Аргайлу приходила в голову какая-то мысль, сбить его с курса было уже невозможно. Он приступил к рассказу о своем печально известном дорожном приключении, случившемся в Китае, где он занимался документированием миграционных схем племени, промышлявшего охотой неподалеку от пустыни Гоби; его труды неожиданно привели к некоему загадочному, хотя и в высшей степени ценному результату. Свое повествование Аргайл перемежал понятными только им двоим ремарками в сторону Мишель, которая поощрительно улыбалась в ответ и одним фактом своего молчания подтверждала, что именно так и обстояло дело.