Читать книгу "Сыновья - Юрий Градинаров"

Прочитав письмо, Иннокентий посветлел лицом. А Анна Михайловна сказала:

– Кеша, не надо обижаться на Александра. Ему не легче, чем тебе. А он, видишь, какое бодрое письмо написал. Чувствую, он и там найдёт себе применение. У него такой запас внутренней силы, что вряд ли его сломит эта ссылка. В стойкости бери с него пример!

Иннокентий прижался щекой к жене и чуть слышно сказал:

– Коль ты хочешь, чтобы стал стойким, то я еду в Санкт-Петербург к самому министру внутренних дел господину Горемыкину. Если попаду к нему на приём, то выскажу всё в глаза о беззаконии, которое творится в нашей губернии.

– О чём ты ему скажешь? Он ведь подписал постановление о твоей высылке за пределы края и Енисейского округа. Почему подписал, не разобравшись в деле? Ты же жаловаться будешь ему на него самого. Не было бы постановления министра, никто тебя и пальцем не тронул!

Иннокентий Киприянович удивлённо смотрел на жену:

– А у тебя голова работает лучше, чем моя.

– Ты своими прошениями башку забил под самое темя. Тебе приелось писать одинаковые бумаги, от которых нет отдачи. Согласись с судьбой и думай о завтрашнем дне. А в Санкт-Петербурге ты ничего не добьешься. Местные власти против пересмотра дела. Разве ты не чувствуешь, читая отписки?

– Вот и обидно, не хотят понять невинного человека!

– Это тебе обидно, а им – нет! Пол-России властью обиженных. Посмотри, что делается в Красноярске! Сколько нищих, обездоленных. И никто не пишет прошений, чтобы власть помогла. Она помогает лишь сама себе, дорогой Иннокентий. Если хочешь посмотреть столицу, поезжай, но проку, чувствую, от поездки не будет.

Иннокентий Киприянович впервые ехал железной дорогой в купе первого класса. Сначала с интересом смотрел на пробегающие мимо незнакомые места, засыпал на полке под стук вагонных колёс, коротал днём время за газетами и думал, что ждёт его в Санкт-Петербурге. Надеялся, что ему повезёт, если он найдет знакомого отца – Фёдора Богдановича Шмидта. Жив ли он, Сотников не знал. Двадцать лет назад у него была Мария Николаевна, а больше из дудинцев никто не навещал старого академика. Как он встретит совершенно незнакомого человека из третьего поколения Сотниковых? Сидел, сомневался, заказывал чай, выходил курить. Но никак не мог избавиться от ощущения монотонности вагонного бытия. Через неделю ему осточертел этот спальный вагон, паровозная копоть и засевший в ушах перестук вагонных колёс. Он с умилением вспомнил конный экипаж, пружинистое покачивание на выбоинах и цокот лошадей, уносящих по тракту тарантас. Казалось, что в тарантасе он ощущал больше простора, чем в купе, вдыхая запах трав, темно-зеленой тайги, вместо угольной гари. И, главное, не было чувства одиночества, окутывающего сейчас.

– А может, без привычки так кажется? – спрашивал сам себя, глядя в окно вагона, и отвечал: – Ладно, проверю на обратном пути.

На Николаевском вокзале Санкт-Петербурга взял экипаж и поехал по Литовскому проспекту сырой мартовской столицы к дому, где жил Фёдор Богданович Шмидт.

– Вы к кому? К академику? – спросил весёлый кучер, услышав номер парадного подъезда.

– А вы всех академиков знаете? – удивился Иннокентий Киприянович.

– Всех ни всех, но на своей Лиговке знаю. Он у нас один! – повернув голову, гордо ответил кучер. – К нему частенько едут люди со всей России. Уважают старика! Я его иногда подвозил в академию. А теперь редко ездит, и то в университет. Говорят, лекции читает студентам. Славный малый!

«Значит, академик жив-здоров, коль лекции читает», – обрадовался Иннокентий Киприянович, доставая деньги. Отдал полтинник. Лихач недоуменно посмотрел на щедрого седока.

– Такими деньгами разбрасываетесь, господин хороший? Возьмите сдачи! – полез он в деревянную шкатулку, пристроенную к облучку.

Иннокентий Киприянович махнул рукой.

– Оставьте! Я думаю, ещё не раз подвезёте. А полтинник – за весёлый нрав! Ямщик не должен быть букой.

Парень засмеялся и показал кнутом влево:

– Его парадный, слева! Дёрните за вожжу! Колокольчик заиграет.

Дождался, пока Сотников вошёл в подъезд, и только потом гикнул лошадям.

Гостя встретила в подъезде лет двадцати девушка, в клетчатом платье с отложным кружевным воротником.

– Добрый день, госпожа! – снял шапку Иннокентий Киприянович. – Здесь проживает Фёдор Богданович Шмидт?

– Здесь, а вы кто? – спросила горничная.

– Я… – замялся Сотников. – Я – сын Киприяна Михайловича из Дудинского. Меня Иннокентием зовут. Так и передайте академику. Из Дудинского. Он вспомнит.

– Поднимайтесь за мной. Сейчас я доложу! – сказала девушка и скрылась за массивной дверью из красного дерева. Через минуту в дверях показался Фёдор Богданович Шмидт. Придирчиво оглядел гостя:

– Стоп, стоп! Сейчас пороюсь в памяти. Сотников. У него сын Александр, черноволосый. А вы… А вы на Екатерину Даниловну. Вы – младший сын Сотниковых. Когда я был в Дудинском, то вас на свете не было. Но о вас мне говорила Мария Николаевна. Иннокентий, значит. Вылитая мама, только волосы пшеничные.

Хозяин протянул руку и крепко обнял, как старого знакомого.

– Проходи, Иннокентий! Снова я ощущаю дыхание Енисейского низовья. Как давно это было. Почти сорок лет прошло. А память сохранила все подробности того путешествия, лица, имена, события. Был я на залежах меди и угля. Читал, что Александр бункеровал суда правительственной экспедиции лейтенанта Добротворского. Похвально. Похвально. Значит, не зря мы с твоим отцом обследовали Норильские горы. За ними большое будущее, и оно уже яснеет. Раздевайся!

– Антонина! Приготовь-ка гостю баню. Пусть смоет дорожную суету.

– А не стесню я вас своим присутствием, Фёдор Богданович? – опустив глаза, спросил Иннокентий Киприянович.

– Иннокентий! Как не стыдно задавать такие вопросы? Слава Богу, покои позволяют и нам жить вольготно, и гостей принимать. Сколько понадобится, столько и живи.

– Мне извозчик по дороге рассказывал, у вас гости не выбывают, а тут и меня принесло.

– Пожалуй, да! Без гостей – не бываю. Да я привык и хорошо соседствую. Я будто снова путешествую по России, встречаясь с гостями. Сколько тысяч вёрст исходил я вот этими ногами и по тундре, и по тайге, и в пустыне. Теперь, правда, они болят от былых экспедиций. Ноют, крутят к непогоде. Я ложусь поздно и встаю рано. Службу в Академии завершил, а лекции в университете читаю дважды в неделю. Разрабатываю ряд проблем по естествознанию. Скучать не приходится. Тебя ждет отдельная комната: читай, пиши, спи, отдыхай, думай. Не буду тебе мешать.

Помывшись и пообедав, Иннокентий Киприянович постучал в кабинет академика.

– Не помешаю, Фёдор Богданович?

– Проходи, Кеша, проходи! Я жду на беседу.

Иннокентий сел на диван, поближе к столу, за которым работал учёный. Он отложил в сторону бумаги и поднял глаза на Иннокентия Киприяновича: