Читать книгу "Чмоки - Дэвид Хаггинз"

— То есть это были ее показания против его.

— Ну да. Да еще восьмидесятые годы. Кто-то видел, как он из общежития выходил, но никто ничего такого не слышал. И то, что он ушел, кстати, тоже в его пользу сыграло. Адвокат сказал, что той девушке надо было как-то объяснить, что он делал в ее комнате.

— Ты думаешь, он ее правда изнасиловал?

— Кто же знает? Судя по тому, что Джанет про него рассказывала, в наше время его бы посадили. Сейчас на изнасилования совсем по-другому смотрят. А тогда… у него были хорошие характеристики, судья не захотел ему жизнь ломать.

— Сто процентов он ее изнасиловал. Он же псих, это сразу видно. И как эта девушка рассказывала: изнасиловал, а потом ушел, как будто ничего не случилось, — это все в его духе.

Дождь хлестал по стеклу, как будто кто-то спустил воду в небесном клозете. Мы молча сидели в заливаемой со всех сторон клетке. Я пытался переварить услышанное и с ужасом думал о том, что могло твориться тогда у Алана в доме. А ведь я, скот, даже полицию не вызвал!

— А может, ко мне заедем, поужинаем? — вдруг предложила Кейт.

Это было неожиданно. Кейт, значит, тоже последовательница калифорнийского метода круглосуточной обработки, и теперь мы будем сидеть у нее на диване, как какие-нибудь хиппи и говорить за жизнь?

— Спасибо, я с удовольствием. Надо только у Лиз отпроситься…

— Позвони ей. — Она вытащила из портфеля мобильник.

Что же, можно будет у Кейт поужинать, а потом поехать в «Пуффу». После десяти там никого не бывает. На часах было шесть с минутами — в это время звонки дешевле, и Лиз повисает на телефоне до конца дня. Как ни странно, на этот раз было не занято.

— Привет, это я. Ты что сегодня делать собираешься?

— Да тут Мэри пришла, мы с ней вино пьем. А ты где?

Даже сквозь помехи дурацкого «Селлнета» слышно было, что она тоже подкурила травки.

— Меня доктор Паркер из клиники пригласила поужинать.

— А-а, хорошо, — рассеянно отвечала Лиз.

— Я тогда сейчас к ней, а когда час пик кончится, приеду, хорошо?

— Конечно. Я сегодня тоже в загул иду. Ну все, чмоки.

Меня передернуло. Именно что чмоки. Мы с ней уже лет сто не целовались по-настоящему. И все-таки мне хотелось, чтобы она хоть чуть-чуть меня приревновала. Ну хоть притворилась бы.

— Улажено, — сказал я с таким видом, будто мне это бог знает чего стоило. А что на ужин будет?

Спагетти. Как и следовало ожидать.

Серебряные червяки

Кейт свернула с Кромвелл-роуд в жилой квартал. Я глядел по сторонам, надеясь высмотреть дом Клэр, но на улице уже темнело, а эту часть Кенсингтона я знал плохо. Зигзагом проехав несколько переулков, мы остановились на широкой улице, обсаженной платанами. Кое-где со стволов осыпались экземные чешуйки коры.

Кейт жила на третьем этаже шестиэтажного дома, разделенного на квартиры. Я вошел вслед за ней в большую кухню-гостиную с высоким потолком. На сосновом полу лежали восточные коврики; диваны и кресла, окружившие кашмирский столик, были покрыты яркими попонками экзотического происхождения. Неожиданный поворот, особенно учитывая ее стародевичий стиль в одежде. Вместо модных этнических штучек я ожидал увидеть стандартную копровую циновку и мелкие, никому не нужные журнальные столики с фотографиями в серебряных рамках и какой-нибудь там миской с цветочной отдушкой.

Кейт пошла переодеваться, а я пока огляделся, пытаясь высмотреть что-нибудь из ее прошлого. На дальней стене висел фотомонтаж. Белые подростки из среднего класса, сбившись в кучку, улыбаются в камеру: тут у них и барбекю на пляже, и фондю на лыжном курорте. Я нашел среди них Кейт. Тогда у нее еще не было этой грустной, понимающей улыбки. Там еще была фотография более поздних времен: Кейт, в одном индийском саронге и с ниткой бус на шее, прищурившись смотрит на закат.

— Господи, не смотри! Я все хочу ее убрать…

Я обернулся. Кейт стояла у меня за спиной в вельветовых брюках и босиком.

— Хорошо у тебя.

Кейт прошла в кухонную половину:

— Спасибо. Вино будешь? Или, если хочешь, у меня вроде пиво есть…

— Лучше пиво. В конце концов, имею я право на законные три стакана?

(Дело в том, что, когда пьешь литий, надо соблюдать норму.)

Кейт достала из глубин холодильника бутылку светлого немецкого пива и чмокнула открывалкой. Когда протянула мне пиво, наши пальцы случайно встретились. Это был «Бек», точно такая же бутылка, как та, которой я поправил Алану физиономию. На этикетке была реклама будущей выставки в галерее Тейт. В данном случае сахар вместо алкоголя превратился в рекламу.

— Ты одна живешь?

— С Криспином, он у меня комнату снимает. Он, кстати, скоро уже с работы придет.

Кейт принялась готовить, а я пошел по коридору в направлении туалета, в котором оказалось как-то даже уж слишком светло. Облегчившись, я побродил по квартире, благо в гостиной запела Пэтси Клайн, а значит, можно было не бояться, что вдруг заскрипят доски. В доме было три спальни. Одна — нежилая, с целой горой коробок, сваленных у буфета. В другой на стене старый плакат «Соник Ют», много дисков и видеоигр. Тут, наверно, этот ее Криспин живет.

Комната Кейт была побольше, на кровати сбитое покрывало в рюшечках, на полу — одежда, на тумбочке — стопка книг, а из нее торчит бледно-бежевый вибратор сантиметра на три покороче, чем у Лиз. Я выключил свет в спальне и пошел обратно на кухню, где Кейт рубила лук с расстояния вытянутой руки.

— И часто ты пациентов на ужин приглашаешь? — поинтересовался я, взгромоздясь на высокую табуретку возле соснового стола, стоявшего посреди кухни.

Она улыбнулась:

— Ты первый.

Кейт рассказала мне, что я еще и первый ее пациент, которого она ведет одна, отдельно от доктора Махмуда. Очевидно, сверхурочное внимание ко мне объяснялось моим подопытным статусом.

Я спросил ее про семью. Выяснилось, что у нее есть младшая сестра, которая вышла замуж и уехала в Новую Зеландию. Кейт сказала, что всегда хотела быть врачом, а когда поступила на медицинский, то потом выбрала специальностью психиатрию, потому что у ее матери развилась депрессия. Правда, несмотря на героические усилия Кейт, мама по-прежнему отказывается лечиться, объясняя черную меланхолию неправильной погодой.

— Она у меня уникум: у нее каждый сезон новая депрессия. Триста шестьдесят пять дней в году… Ой, забыла! Надо же было ей перезвонить! Она мне в клинику звонила, оставила сообщение.

— Ну и позвони попозже.

— Попозже нельзя, она в ресторан идет.

— Так позвони сейчас.

— Сейчас я этих бесед не вынесу, — сказала она с нарастающим ужасом в голосе.