Читать книгу "Кошки - Дорис Лессинг"

Теперь каждый из котов наслаждался садом по-своему: они вели в нем три параллельных существования, а если их тропы пересекались, то вежливо игнорировали друг друга.

Однажды солнечным утром на свежей траве лужайки у соседнего дома я увидела двух оранжевых котов. Одним из них был Руфус. Его шерстка снова отросла, но была не такой густой, как раньше. Он сидел прямо, как столб, вызывающе глядя на очень молодого кота, пушистого, ярко-оранжевого, словно абрикос на солнце. А тот делал в сторону нашего кота осторожные выпады лапами: сначала одной, потом другой, при этом не прикасаясь к телу Руфуса, словно бы (а может, так казалось со стороны) целясь в некоего воображаемого или невидимого кота, находившегося прямо перед Руфусом. Этот милый молодой кот словно бы танцевал на месте: тело его колыхалось, и он наклонялся из стороны в сторону, хлопал лапами по воздуху и как будто протыкал его лапой, и на фоне фосфоресцирующего сияния его шерстки наш бедный, старый Руфус выглядел поблекшим. Оба кота были очень похожи: несомненно, то был сын Руфуса, и по его виду я поняла, каким был бедный, старый растрепа Руфус, пока злые люди не доконали его. Описанное зрелище тянулось долго, почти полчаса. Как это часто бывает у самцов, два кота организовали турнир, или дуэль своего рода, без всякого намерения причинить настоящий вред друг другу. Молодой кот угрожающе мяукнул один-два раза, но Руфус молчал, плотно сидя на заду. Молодой кот продолжал делать ложные выпады своими бахромчатыми рыжими лапами, потом остановился и быстро облизал себе бок, как бы потеряв интерес к этому делу; однако затем вспомнил благодаря бесстрастному присутствию Руфуса, что обязан его победить, и снова выпрямился, весь такой стильный, принял позу геральдического кота — кота с гербового щита — и возобновил свой танец. Руфус сидел по-прежнему неподвижно, не вступая в драку и не уклоняясь от нее. Молодому коту это наскучило, и он ушел в глубь сада, прыгая за каждой движущейся тенью, кувыркаясь и катаясь по траве, охотясь за насекомыми. Руфус выждал, пока соперник уйдет, а потом спокойно, как всегда, продолжил свой путь — в эту весну он не наносил визитов старухе, а ходил в другую сторону, причем отсутствовал часами и даже мог не прийти ночевать. Потому что он опять выздоровел и пришла весна, время спаривания. Домой Руфус возвращался голодный, жадно пил, и это означало, что друзьями, которых он навещал, были не люди. К концу весны он стал оставаться в гостях дольше, бывало, на два-три дня. Я совершенно уверена, что Руфус подружился с кошкой.

Когда-то жившая у нас вспыльчивая и раздражительная серая кошка была не слишком расположена к представителям противоположного пола. Еще до того, как ей удалили яичники, она не любила самцов и относилась враждебно даже к тем котам, с которыми долго прожила в одном доме. Она дружила не с котами, а только с людьми. Когда она впервые завела друга-кота, ей было уже тринадцать лет — немолода, по кошачьим меркам. Я тогда снимала небольшую квартирку в мансарде, в двери парадной не было дверцы для котов, вверх вела только одна лестница. Кошка любила гулять в палисаднике возле дома. Она могла толчком лапы открыть дверь, входя в парадную, но из дома ее надо было выпускать. Через некоторое время наша кошка начала приводить с собой в дом старого серого кота. Он поднимался по лестнице вслед за ней, потом останавливался у двери нашей квартиры, ожидая, позволит ли она ему идти дальше. Войдя в квартиру, он ждал приглашения в мою комнату: не моего, ее приглашения. Кошка явно ему симпатизировала. Впервые серая кошка симпатизировала чужому коту, не бывшему в прошлом ее ребенком. Серый кот осторожно входил в мою комнату, — ее комнату, как он это понимал, — и потом подходил к подруге. Сначала серая кошка сидела мордой к нему, опираясь спиной о большое старое кресло, защищая спину: она никому не собирается доверять, уж она-то все знает! Кот останавливался недалеко от нее и тихонько мяукал. Когда серая кошка в ответ неохотно издавала торопливое мяуканье — потому что она, не отдавая себе в этом отчета, стала походить на старую женщину, вечно всем недовольную и пребывавшую в плохом настроении, — кот свертывался клубком примерно в футе от нее и смотрел на подругу, не отрываясь. Она тоже сворачивалась клубком. Они могли оставаться в таком положении долго — час, два. Постепенно серая кошка утратила свою настороженность, и они сворачивались рядом, сидели бок о бок. Рядом, но не соприкасаясь. Они не беседовали, разве что иногда издавали короткие тихие приветственные звуки. Они нравились друг другу, хотели быть рядом. Кто такой был этот серый кот? Где жил? Так я ничего о нем и не узнала. Это был старый кот, проживший нелегкую жизнь, потому что он тенью выскальзывал из человеческих рук, и его шерстка была лишена всякого блеска. Но это был полноценный кот. Кот-джентльмен, серый с белыми усами, вежливый, любезный, он не ждал особого внимания к себе и вообще не ждал ничего особого от жизни. Он съедал немного еды нашей кошки, пил немного молока, если ему предлагали, но голодным он не выглядел. Часто, когда я возвращалась откуда-то, серый кот ждал у наружной двери и тихонько мяукал, очень тихо, глядя на меня снизу вверх, потом вслед за мной шел по лестнице до двери квартиры, снова мяукал и поднимался по последнему лестничному пролету к двери, а оттуда устремлялся прямо к серой кошке, которая при виде его издавала сердитое короткое мяу, но потом милостиво разрешала гостю выражать восторг от встречи с ней. Они проводили вместе долгие вечера. Наша кошка изменилась: стала менее вспыльчивой и не такой обидчивой. Я завела привычку наблюдать, как они сидели рядышком, словно двое стариков, которым не нужны разговоры. Никогда в жизни не было у меня такого острого желания понимать язык животных. «Почему ты выбрала именно этого кота? — хотела я спросить серую кошку. — Почему его, а не другого? Что ты увидела в этом старом вежливом коте такого, что заставило тебя в него влюбиться? Потому что, полагаю, в этом ты можешь признаться? Наши прекрасные домашние коты провели всю жизнь рядом с тобой, и тебе никогда не понравился ни один из них, и вот, пожалуйста…»

Как-то вечером кот не пришел. Не пришел он и назавтра. Серая кошка очень его ждала. Весь вечер просидела, глядя на дверь. Потом ждала внизу, у входной двери. Обыскала весь сад. Но он больше так и не пришел, никогда. И она больше никогда не дружила ни с одним котом. Другой кот, самец, посещавший кошку из нижней квартиры, тяжело заболев, обрел пристанище у нас и несколько недель до своей смерти провел в моей комнате — ее комнате; но серая кошка даже не заметила его присутствия. Она держалась так, будто в комнате только мы с ней.

Я думаю, что у Руфуса завязалась с кем-то такая же дружба, именно туда он ходил в гости.

Как-то поздним летним вечером он уселся на диван рядом со мной и до следующего утра так и просидел, не меняя позы. Наконец, спустившись с дивана, он с трудом пошел по комнате, неловко приподняв вяло болтающуюся заднюю лапу. Врач сказал, что Руфуса переехала машина. Это можно было понять по виду его когтей: коты инстинктивно вытягивают когти вперед, чтобы схватиться за наезжающее на них колесо. Когти у бедняги были переломаны и растрескались.

Мы наложили Руфусу гипс от щиколотки до самого верха бедра и поместили его в тихую комнату, где имелись еда, питье и коробка для нечистот. Там он с удовольствием провел ночь, но потом захотел выйти. Мы открыли дверь. И наблюдали, как Руфус неуклюже спустился по лестнице, пролет за пролетом, на нижний этаж, а там, ругаясь вовсю на своем языке, принялся маневрировать, протаскивая несгибающуюся лапу через кошачью дверцу.