Читать книгу "Мыс Трафальгар - Артуро Перес-Реверте"

– Но можно было бы судить по числу убитых врагов.

– Само собой. Только так не принято. Хотя вообще, по словам надсмотрщика Онофре (это он произнес разъяснительный спич), в Испании трибуналы обычно обходятся с теми, кто сдал свой корабль англичанам, довольно мягко. Например, если моряк поднял руку на офицера, ему без долгих разговоров ее просто отрубают, а за другие проступки тебя, разложив на пушке, порют плетьми или шомполами, если ты солдат, или протаскивают под килем (а это такая штука, коллеги, что уж лучше болтаться на ноке); но если ты из начальства, тебе что угодно сойдет с рук У всех у них есть связи, разная там родня, друзья-приятели. А кроме того, ведь в нашей Армаде все капитаны из господ, все знают и покрывают друг друга. Или почти все. А вот у англичан все наоборот: если что, изволь отвечать по всей строгости, а сдай офицер свой корабль или проиграй бой, ставят его к стенке, и вся недолга. Нам до них далеко. Они к морю относятся серьезно. Как-то раз шлепнули даже одного адмирала, который сунулся на Менорку или куда-то еще в том же роде. Звали его… не то Бинг, не то Бонг… Говорят, расстреляли сразу же после заседания трибунала. На палубе его собственного корабля.

– Мы что, тоже ввяжемся в это?.. – слабым голосом спрашивает Курро Ортега, указывая в сторону завесы дыма по ту сторону порта, вспыхивающей огнями от залпов.

Маррахо смотрит на друга, стараясь нарисовать на лице беспечную усмешку.

– Струхнул, что ли, приятель?

– Еще бы не струхнул. Да и ты ведь тоже.

– Я?.. Ну, вижу, ты совсем раскис.

– Да как хочешь назови, парень. Тут кисни – не кисни, а в такой заднице мы еще не бывали.

Маррахо отходит от порта, давая возможность другим тоже взглянуть, что делается снаружи, и пробирается в полумраке батарейной палубы, где, как в пещере, отдаются от стен возбужденные голоса людей, обсуждающих подробности боя, и распоряжения командиров: они готовят пушки к стрельбе или наставляют самых непонятливых из орудийной прислуги. Поравнявшись с заместителем командира батареи (молоденьким лейтенантом сухопутной артиллерии по фамилии Сандино), Маррахо слегка кивает ему. С начальством лучше ладить, думает он. Потом обходит большой люк, добирается до пяртнерса – отверстия, через которое проходит толстенный ствол грот-мачты (он как бы протыкает собой все палубы и упирается в шпор – специальное гнездо в киле), и вглядывается туда, где на своей части батареи, расположенной от миделя до носа, старший лейтенант Макуа – шляпа под мышкой, рука на эфесе сабли, а в другой зажат платок, которым он отирает пот со лба – вместе с толстым сержантом морской пехоты проверяет, у всех ли люков расставлены часовые. Задача этих солдат, вооруженных мушкетами с примкнутым штыком, – не позволять людям покидать боевые посты, прятаться на нижней палубе и пытаться навестить пороховой погреб. А туда, ка сказал комендор Пернас, рвутся многие. Многие из вас. При воспоминании об этих его словах на лице Маррахо появляется улыбка – кривая, похожая на оскал его хищных тезок[93].

На этом лице еще горит пощечина, полученная в «Кайской курочке». Ну, погоди, сукин ты сын, старший лейтенант Макуа, будь проклята твоя песья кровь. Мне плевать, что мы все тут вляпались в дерьмо, ну, или вот-вот вляпаемся. Мне должно очень уж крупно не повезти, чтобы среди всей этой заварушки не представился случай уплатить тебе должок. Так что жди.

– Все на ту сторону!.. Приготовиться к бою со штирборта!

Маррахо несется туда, как и все, а по коже бегут мурашки. За свою жизнь ему доводилось попадать в разные передряги, но еще никогда он не испытывал такого ощущения в желудке: в нем словно отдается мощный топот ног, скрип снастей и лафетов, доносящийся с верхней палубы, и бой барабана у грот-мачты. Как и старший лейтенант Макуа, лейтенант Сандино вынул саблю и несколько неуверенно (на его еще безбородом лице прямо-таки написана привычка ходить по суше) указывает расчетам их посты, будто сомневаясь, что сумеет заставить повиноваться себе эту массу людей, из которых только один или двое из трех знают, что и как им следует делать. Остальные, растерянные, ошалевшие, подгоняемые приказами и оскорблениями командиров орудий, спотыкаясь, топчутся туда-сюда, озираются, силясь понять действия товарищей, хватаются за клоцы, банники, пороховые картузы, выбирают ядра, толкутся вокруг уже заряженных орудий, наклоняются, чтобы выглянуть в порты.

– Тишина на батарее!.. Стрелять по моему приказу!

Дон Рикардо Макуа прохаживается вдоль батареи: лезвие обнаженной сабли у эполета, два пистолета за поясом и зверское лицо под натянутой по самые уши шляпой. А с этим старшим лейтенантом шутки плохи, думает Курро Ортега, знающий о планах Маррахо, и бросает на приятеля тревожный взгляд. Макуа худой, нескладный и такой высокий, что, подходя к портам, вынужден пригибаться, чтобы не стукаться головой о бимсы. Маррахо, не сводящий с него глаз, замечает, что его синий кафтан поношен и лоснится на локтях, штаны на колене заштопаны, золотой галун на потертом нагруднике позеленел от морской соли. По всему видно, что попытайся кто улизнуть или не выполни своих обязанностей, этот субчик не станет ждать трибунала, чтобы разобраться с нарушителем. Сам Маррахо, крепко получивший по морде, когда пытался сопротивляться вербовщикам, знает, что он не любит тратить время на слова. Похоже, в сражении (а у него на счету несколько, включая мыс Финистерре) Макуа не доверяет даже родной матери – и какая только сука умудрилась произвести на свет такого. Хотя, как говорят «старики», у него есть на то причины. Девять лет назад, еще мичманом, он оказался в плену у англичан (их «Терпсихора» у мыса Гата заставила его фрегат «Маонеса» спустить флаг: двадцать один убитый, двадцать шесть раненых, а у британцев – только ранено четверо), а все оттого, что люди – почти все крестьяне, бродяги и разная прочая шушера, погруженная на корабль насильно, – при первых же залпах покинули боевые посты и, несмотря на все усилия офицеров, побежали на другой борт прятаться. В общем, картинка – лучше некуда. С тех пор обнаженная сабля на плече и два пистолета, которые Макуа сует себе за пояс при каждом аврале, напоминают всем и каждому, что во второй раз он такого не допустит. А дело свое он знает. Маррахо на батарее точно показали то место, где во время боя у мыса Финистерре старший лейтенант, глазом не моргнув, снес полчерепа матросу, пытавшемуся укрыться на нижней палубе.

– Спокойно… Сейчас они высунутся… Только спокойно.

Предельно сосредоточенный, капрал Пернас – обнаженный торс, сплошь покрытый татуировками, и вправду напоминает синюю часовню, лоб прямо поверх форменной шапки обвязан платком, хвост волос крепко стянут на затылке, глаза прищурены, чтобы их не слепил наружный свет, – пригнувшись к казеннику пушки, держит в высоко поднятой руке тросик затвора. Рядом Николас Маррахо, держа в одной руке наготове здоровенный картуз с порохом, чтобы подать его по первому требованию, и грызя ногти другой, старается ни о чем не думать. Сгрудившись вокруг лафета, на котором покоится тяжеленная черная железная труба, остальные десятеро из расчета орудия номер одиннадцать ждут, как и он, пытаясь разглядеть что-нибудь через открытый порт, но там видно немногое: с одной стороны море, с другой – паруса четырех французских кораблей, которые удаляются курсом зюйд-вест, совершая какой-то маневр, непонятный людям, заключенным в твиндеке главной батареи «Антильи». Такое же зрелище являет собой и каждое из остальных тринадцати орудий правого борта, а рядом курятся дымками фитили, медленно тлеющие в бадьях с песком. Люди молчат; тишину нарушают только грохот отдаленной канонады, плеск воды под самыми портами и скрип медленно движущегося вперед корабля. Молчат все: и оба офицера первой батареи, и барабан (концы палочек покоятся на латаной коже в ожидании приказа «к бою»), и морские пехотинцы – кто на постах у люков, кто возле пушек, готовых открыть огонь, и юнги, корабельные и пороховые, которым предстоит передавать картузы из крюйт-камеры. Ни в жизнь бы не поверил, думает Маррахо, что три сотни мужиков могут молчать вот так И это правда – от их молчания пробирает дрожь.