Читать книгу "Мера моря. Пассажи памяти - Ильма Ракуза"

С Верой мне никогда не бывает тесно.

Как и с профессором Хаймом, геологом из дома № 10. Пожилой, седовласый господин, с ним мы однажды столкнулись на улице, и который вдруг пригласил меня к себе в гости. Во мне боролись смущение и любопытство. Но любопытство победило. Передо мной предстало жилище ученого: множество фолиантов, атласов и витрин (с окаменелостями), лупы и микроскопы, и книги, книги. Я рассматривала яркие образцы пород, трогала ископаемые и слушала рассказы о геологических эрах Земли. От огромности временных промежутков кружилась голова. И взгляд пытался за что-то зацепиться. За морских улиток, за искрящиеся голубые глаза профессора. Спрашивай, не стесняйся, прерывает он свою речь. Но я будто зачарована. Он уже рассказывает о раскопках, раскопах, о минералогических, палеонтологических находках. И указывает то на окаменевший древесный уголь, то на кварц, то на кремний и графит, на сверкающие крупинки самородков, заботливо рассортированные.

После посещения дома № 10 стоит мне только закрыть глаза, и я вижу глиняные поля, мысы, вижу мостки, ямы, в которых что-то блестит и мерцает, вижу нижний этаж мира.

Теснота в доме заканчивается сразу же, как исчезает Берта и приходят гости. Знакомые моих родителей, венгры, югославы. Они бурно жестикулируют и громко спорят. Они вносят жизнь в тихий дом. Мне разрешают выйти ненадолго и посидеть со взрослыми. На столе горячие бутерброды с ветчиной и сыром, салями с паприкой, шпик, к ним вино и сливовица. И на десерт маковый пирог. Я пробую все, но потихоньку. В разговорах не участвую. Меня смущают уже одни венгерские приветствия. Все эти «целую ручки» и то, как даже самые привлекательные женщины превращаются в тетенек. «Целую ручки, тетя Жофи», это я произнести не могу, не этой тридцатилетней красавице, и на ты к ней обратиться не могу тоже. Так что я просто слушаю. Рассказывают анекдоты, то и дело упоминается имя Тито, и имена, которых я не знаю. Бокалы поднимают за присутствующих, громко: Egészségére! Или: Na zdravje! И уже в постели я слышу веселые голоса, смех. Пока меня не уносит сон.

Больше всего гостей бывало, когда папа работал в югославском консульстве. Ведь есть же обязательства перед обществом. Мама не всегда рада, жалуется, что тяжело. Она предпочла бы сходить в кино, а не изображать радушную хозяйку. После этих приемов она валится с ног от усталости. Все эти кокетливые Бранки, Иванки… Но что же делать. Проблема однажды решится сама собой, когда папа покинет свой пост. И у нас станет очень тихо.

Теперь папа работает дома. Целыми днями он сидит за своим письменным столом и копается в книгах. Это называется самообразование. Речь идет об экономике предприятия, как я слышу. Папа, дипломированный инженер-химик, хочет сменить профессию. Я не спрашиваю, почему. Знаю только, что мешать ему нельзя.

Но занятий на фортепиано не избежать. Прежде чем поставить будильник – он зазвонит через пятнадцать минут, не больше – я стучу в его дверь. Ну, играй, отмахивается он. Я играю тихо, скованно, изо всех сил стараясь не ошибаться. Потому что на каждой фальшивой ноте он кричит: «Повнимательнее! Врешь!». Его музыкальный слух очень строг. Он страдает. И я тоже начинаю страдать.

Пройдут годы, прежде чем я смогу играть свободно. Легко попадая по клавишам. Не глядя на часы.

XXXV. Господин С.

Моего учителя зовут господин С. У него мягкое рукопожатие, чувственные губы и белые волосы, он носит очки в металлической оправе и темно-серый китель. Мы – последний его класс, после нас он уйдет на пенсию.

С мальчиками господин С. строг. С девочками обращается мягче. И для меня у него всегда есть улыбка. Может быть, потому что я лучшая ученица по немецкому, и немецкий – самый любимый предмет господина С. У учителей тоже есть свои любимые предметы. И любимые ученики.

Это я, и я счастлива. Сама вызываюсь читать вслух, пересказывать. «Сокровища» Хебеля, например. И двор на переменах солнечный, только самый дальний угол в тени огромной сосны.

Из классной комнаты вид на заснеженные горы. Надо только повернуть голову налево и можно увидеть краешек озера и над ним вершины, целая цепь. Мы часто пялимся в окно, в полудетской задумчивости. Или следим за пылинкой, мушкой, танцующей в косом луче солнца. Волшебство исчезает, когда господин С. опускает шторы. Теперь взгляд довольствуется соседом. Синие тетради мало кому доставляют радость.

Слева от меня сидит непоседливая Элиана, справа – тихая Анжела, белокурый ангел бразильского происхождения. Мы образуем трио, к которому у господина С. особое отношение, он любит похлопывать нас по спине. Хотя дольше всего он задерживается возле меня. Я чувствую тепло его мягкой руки, которая становится все горячее. Иногда она осторожно подбирается к моей маленькой груди.

Физкультуру я не люблю. Лазаю как обезьяна, а в остальном – посредственно, посредственно. Даже кувырки меня пугали. И жесткие кожаные мячи, которые могли попасть в мою и без того больную голову. Господин С. относился с пониманием. Часто я просто сижу на деревянной скамейке и наблюдаю. Самой себе я кажусь ненужной. И немного себя стыжусь. Пока другие стараются изо всех сил: Ханс, Макс, Лео, Эва, Элиана, Регина, Анжела, Алекс, Додо. Играя в мяч, и в других занятиях. Минутная стрелка настенных часов движется очень медленно. Я слышу свой собственный пульс. Слежу за мухой. Думаю о монгольской принцессе из сказки «Восход луны» и, когда все отправляются в раздевалку, выхожу из зала самой последней.

Библейские уроки утешают меня в тоске по дальним странствиям, как и игра в «Географию». Красное море, Мертвое море, Галилейское море, Синайская пустыня, пустыня Негев, Иерихон, Иерусалим, Вифлеем, эти названия манят меня, как и цари, пастухи, пророки, ангелы, которые и делают эту святую землю святой. Несвято-святой, потому что войны и чудеса идут рука об руку. Каин убил Авеля, и с тех пор они убивают друг друга без устали. И Ирод велел убить всех младенцев, чтобы Иисус из Назарета не стал спасителем. А когда он все-таки стал им, его распяли на кресте.

Мои мысли блуждали. От бедуинов пустыни к бородатым книжникам, по Гефсиманскому саду. И как могло раздвинуться Красное море? И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше. А египтяне со всем войском утонули.

Бог всемогущ. Бог гневен. Бог справедлив. Бог желтый. Почему желтый? Я не знаю. Что-то во мне шепчет: Бог желтый.

Я стараюсь вообще его не представлять себе. Но это удается с трудом. Как с трудом удается не спрашивать, кто же создал Бога.

Что было до того? До начала? При слове «ничего» у меня темнеет в глазах. И я их закрываю.

Тут мое мышление отказывает.

Отказывает и язык. Мой спасательный круг, всегда выручавший в беде.

Однажды беда обретает имя. Смерть. Телеграмма из Орможа, от дяди Ганзека: Наша любимая Мария вчера скончалась.

Моя прабабушка, мужественная трубочистка, умерла.