Читать книгу "Право на безумие - Аякко Стамм"

– Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю, – постаралась она сказать как можно более холодно, с нотками того самого женского безразличия, которое ранит мужское самолюбие гораздо больнее ненависти и прямой угрозы.

– Так давайте познакомимся. Аскольд… – предложил он, будто не замечая её укола, и протянул руку.

– Алексеевич? – почему-то уточнила она и улыбнулась уже открыто и приветливо. Она чувствовала, что сдаётся под его безоружным натиском, но отчего-то ей не было ни стыдно, ни обидно за такую свою податливость,… ведь они не делают ничего плохого. А впрочем, в её праведной жизни было столько стойкости и целомудрия, что вовсе не грех иной раз немножко сломаться.

– А вас, кажется, зовут Белла? – спросил он, настойчиво продолжая знакомство.

– Изабелла … – поправила она, вкладывая свою тёплую ладошку в его руку.

– Ну, вот и познакомились. Теперь вы не скажете, что общаетесь с незнакомым мужчиной.

– Не скажу. Но и пообщаться, тоже не получится.

Это был её последний бастион, последнее напряжение крепости перед сдачей. Не то чтобы она возлагала на эту попытку какую-то особую надежду, ей было уже интересно, как он возьмёт новый рубеж.

– Почему? – искренне огорчился Аскольд, и в глазах его она не нашла ни капельки фальши или наигранности.

– Ну какой вы, право, смешной, – заулыбалась она, уже вовсе не сдерживая хорошего настроения и расположения к нему. – Я уже покурила,… мне пора.

– А если я попрошу вас остаться и побыть ещё?

– Зачем? – сыграла она искреннее удивление.

– Чтобы пообщаться, поговорить ещё, узнать друг друга получше…

Аскольд просил, простодушно не скрывая даже, насколько важно было для него её присутствие рядом. Это подкупало, но в то же время несколько напрягало, потому что согласие налагало на неё хоть какую-то, пусть весьма условную, но ответственность за возможные последствия этого шага.

– А ничего, что я замужем? – Белла сыграла озадаченность, и, по всей видимости, у неё это получилось.

– Это ничего … – поспешил успокоить её Аскольд, но поняв, что сказал глупость, осёкся.

Он опустил глаза, старательно, даже натужно выискивая аргументы в пользу своего предложения. Было заметно, что в таком цейтноте задача удержать эту женщину казалась ему всё более и более невыполнимой. Он теребил руками, ломал пальцы, как рыба беззвучно открывал и снова закрывал рот …, но так ничего и не придумал.

– Я не знаю, как мне убедить вас… побыть ещё, – вдруг решился он признать своё поражение, – но честное слово, я очень хочу, чтобы вы остались.

– Я не могу,… – она с вдохновением и даже с наслаждением наблюдала за его внутренней борьбой … за неё. – Но я побуду…, потому что я тоже так хочу… – и сдалась без боя.

Они разговаривали уже около часа. Время летело стремительно, как встречный поток воздуха за окнами вагона. Они многое успели рассказать друг другу, ничего не скрывая, или почти ничего, даже то, о чём можно было бы и умолчать. Они совершенно не чувствовали отчуждённости между собой, как будто знали друг друга тысячу лет. Только судьба как-то давным-давно развела их, разбросала по разным уголкам этого суетного мира и теперь вот сводит вновь одним из своих хитроумных, непредсказуемых, но воистину одним из самых решительных способов. И поэтому им непременно нужно было рассказать друг другу, поведать обо всём, чем наполнены были эти долгие годы разлуки, чему они научили их, чего помогли достичь…

Она родилась на море. С детства любила его светлую, переливчатую гладь с отражающимися в ней странствующими облаками,… его изрезанную рваными провалами скал береговую линию,… его дальние, неведомые, чудные острова… Часто, подолгу сидя на огромном валуне, она любовалась набегающей пенистой волной, нежно ласкающей круглые прибрежные камни, будто горячие сильные руки искушённого любовника высокие груди преданной невесты. Ей грезилось, как большой и лёгкий корабль несёт её в дальние дали прочь от родного дома всё ближе и ближе к сказочным, родом из детства мечтам. Она хотела обернуться чайкой и пуститься стрелой, обгоняя самые быстроходные корабли, навстречу своим волшебным островам. Где ни днём, ни ночью не заходит солнце, где живёт, как ей казалось, и никогда не умирает Любовь.[28]

Она была родом из Баку – города, не имеющего когда-то определённой национальной принадлежности и даже ориентации, в котором намешано-перемешано, как в Ноевом ковчеге, всякой твари по паре. И эта многоплановость, разноязыкость отнюдь не делала его ничьим, чужим или ненужным для всех, но общим и родным для многих. Не безликим, но ярко выраженным, не запущенной общагой для «временно перекантоваться», но отчим домом – самым любимым, самым уютным, самым вместительным и комфортным для большой многоликой семьи. Таких городов почти не осталось на карте вселенной, таковым не удалось стать сверхтолерантному разноцветнолицему Нью-Йорку, таковой никогда не быть резиновой пришлоприимной Москве. Уникальный колорит наднационального города кроме Баку несла в себе, пожалуй, лишь Одесса. И эти две приморские жемчужины по праву сверкали более других в драгоценной короне России. Нынче же нет больше короны, как нет и самой России. Жемчужины остались, но будучи захороненными в недрах национальных сейфов сверкать перестали. Свет ещё льётся, но не может пробиться сквозь тяжёлые несгораемые стены. Солнце не способно светить исключительно для отдельно взятой квартиры. Национализируясь, оно умаляется до значения копеечной лампочки. Такова природа вещей.

Белла рассказала, как однажды из её родного города внезапно ушёл свет, ушло тепло, его покинула Любовь, на место которой ворвалась дерзко и вероломно орда ненависти и злобы. Женщина поведала с надрывом и отчаянием, будто это было только что, всего пару часов назад, как ещё вчера мирные, дружные, почти родные обитатели больших многолюдных бакинских дворов превратились вдруг в заклятых врагов, жестоких, будто никогда не знавших милосердия, не знакомых с человеколюбием и состраданием. Как они вырезали, вытравливали, уничтожали тех, с кем ещё вчера делили хлеб и кров многолюдного общего дома. С кем испокон веку вместе, рука об руку строили, возводили этот дом, обустраивали его быт, вдыхали в него уют. С кем поднимали детей, не делая различий между своими и чужими, всем двором праздновали дни рождения, Новый Год и Первомай, играли свадьбы, сближаясь ещё крепче, роднясь друг с другом кровными узами через будущих общих внуков и правнуков. О национальной принадлежности тогда не вспоминали, не думали о ней вовсе. И вдруг вспомнили, да так остро, настолько болезненно, будто это обстоятельство всегда было единственно определяющим всё их отношение к окружающему миру.

Изабелла с благодарностью и уважением рассказала о замечательном человеке, преданном, верном, любящем – о своём муже. Как он – этнический азербайджанец – потерял всё: родину, дом, родных, друзей, любимую работу, бросил всё это в одночасье без сожаления и раздумий и буквально спас её с малолетним сыном, вывез их обоих, будто из осаждённого города, ставших вдруг в своём доме изгоями. Они подались на север рассыпающейся на куски, словно ветхая марля, страны. Они обратились к самому твёрдому, несмотря на ветхость всё ещё могучему куску, искренне считая его своей Большой Родиной, утверждаясь в том вековой памятью предков, своим собственным сознанием. Но и тут их не ждали, что-то случилось с людьми, населяющими некогда Великую страну, не без основания, казалось, считающими её своей, а себя принадлежащими ей.