Читать книгу "Последний часовой - Ольга Игоревна Елисеева"

Было все еще холодно. С Невы дул ветер. Мари сунула пальцы в муфту и нащупала там свернутую в трубку бумажку – письмо отца. Старый Николай Николаевич, не выдержав хлопот, уехал домой в Болтышку, оставив дела на попечение более расторопного и хваткого Александра. Имение не ждало. Оно и так давало жалкий доход, запустить его совсем генерал не мог. Дети писали ему почти каждый день. Когда-то он был сильным и мог закрыть их всех…

«Неизвестность, в которой о тебе, милый друг Машенька, я нахожусь, весьма тягостна. Я знал все, что ожидает тебя в Петербурге. Трудно и при крепком здоровье переносить такие тяготы. Отдай себя на волю Божию! Он один может устроить твою судьбу. В горе не забывай своего сына, не забывай отца и мать, братьев, сестер, кои все тебя так любят. Больше никаких советов и утешений дать тебе не могу».

Милый папа! Мари смахнула слезинку с ресницы. Она еще не отправила ответ.

«Дорогой отец, наконец я получила разрешение видеться с Сергеем. Это будет тяжелая минута для меня. Говорят, что он один из наиболее скомпрометированных. Я надеюсь, Бог поможет мне вернуться к нему как можно скорее с моим дорогим малюткой. Я буду тогда терпеливо ожидать приговора и разделю судьбу мужа, какова бы она ни была».

* * *

Петропавловская крепость.

Александр Христофорович не переносил начальственных воплей. То ли сам накричался в молодости, у Рущука, Бородина, Лейпцига. То ли повелительные вибрации, переходящие в визг, дурно действовали на барабанные перепонки, и контуженая голова начинала страдать. Между тем генерал-адъютант Чернышев разорялся уже не первую минуту. Пар валил у него из ушей. Слюни летели во все стороны. И надо признать, в гневе Александр Иванович был величествен. Слушая его, Бенкендорф думал, что у мужчин героической комплекции достоинство обычно скромного размера. Голосом они добирают недостающее.

– Вас можно сию минуту расстрелять! Без разговоров!

Чернышев метал громы и молнии на поникшую голову несчастного ротмистра, а тот прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не расплакаться.

– Пустые опросные листы!!! Курам на смех!

– Но я… я просто не знаю, что писать…

На вид арестанту было лет двадцать пять, губы у него тряслись, фразы колом стояли в горле, и их казалось легче проглотить, чем выплюнуть. Воистину великий грех – носить ту же фамилию, что и твой следователь!

– Давал вам Муравьев читать «Русскую Правду»?!

Ротмистр мотал головой и всхлипывал.

– Целовали крест на цареубийство?!

– Клялись уничтожить августейшую фамилию?!

– Отрекались от благородного сословия?!

Вопросы сыпались, как палочные удары. В какой-то момент Бенкендорфу показалось, что подследственный вот-вот закроет голову руками.

– Нет, нет, конечно же, нет! Как такое может прийти в голову?

Ротмистр шептал, но, привыкнув читать слова собеседников по губам, Александр Христофорович расслышал: иногда и глухота полезна.

– В-вы отрицаете? – Он не ожидал от себя, что начнет заикаться. Такое случалось нечасто – контузия контузии рознь, некоторые вовсе не могут говорить. Бенкендорф же, слава Богу, отделался легким испугом, хотя лошадь под ним разнесло ядром в клочья. – З-запишите п-пок-казания, – бросил генерал секретарям и тут же поймал на себе недовольный взгляд Чернышева. Тот явно не хотел, чтобы отказ подследственного от изобличавших его сведений фиксировался. Это задело Александра Христофоровича, и он усилием воли попытался справиться с заиканием. Для чего следовало говорить медленно, нарочито выдавливая из себя каждую букву.

– Припомните, пожалуйста, Захар Григорьевич, как ваш зять Муравьев отзывался о власти самодержца?

Чернышев метнул на товарища новый уничижительный взгляд: вы еще миндальничать с ними будете!

– Мнение Никиты… – Ротмистр мучительно сглотнул и повернул голову к Бенкендорфу, – мне надо припомнить… Он считал, что коль скоро цари ставят себя выше закона… Я не могу! Не могу! Это низко! Оговаривать…

Молодой человек прижал ладонь к пылающему лбу.

– А вот он вас оговорил, – тихо и с расстановкой произнес Александр Христофорович.

– Неправда. Вы иезуитствуете.

Никакой веры в собственные слова Захар явно не испытывал.

– Хотите очную ставку?

Ротмистр побледнел. Темные тени под его глазами обозначились еще ярче. Он страдал, и Бенкендорфу стало почти стыдно мучить другое живое существо. Как в детстве, когда мальчишки с гоготом и свистом спускали кошку в водосточную трубу, та застревала где-то посередине и оглашала окрест дикими воплями. Шурка всегда был из тех, кто ломал жестянку, чтобы извлечь животное. А вот Александр Чернышев, как видно, – из тех, кто самозабвенно лупил по желобу палкой.

– Соображай скорее! – рявкнул генерал-адъютант и, повернувшись к Бенкендорфу, презрительно процедил: – Он вас за нос водит, а вы ему выкаете!

Александр Христофорович проглотил возражение, готовое сорваться с губ, и опустил глаза в пол. Он с трудом справлялся с желанием цыкнуть на начальствующее лицо. Распустился, сил нет! Это был плохой симптом. Как и заикание. Бенкендорф вовсе не обладал хваленым немецким хладнокровием. Ни придворное воспитание, ни четверть века армейщины, когда поди вякни, не спасали. Да, он научился молчать. Кажется, единственная добродетель, пригодная в общении с вышестоящими. Но в душе не мог не испытывать досады. Они не ровня друг другу. Чернышеву обещан пост военного министра. Будь Александр Христофорович по-прежнему начальником штаба гвардейского корпуса, он бы покочевряжился. А так… Царская милость не вечна. Ангел его не любил. Долго ли нынешний сохранит доверие?

– Так о чем говорил Муравьев?!

На новый окрик ротмистр только втянул голову в плечи. Он вовсе не хотел рассказывать. Замкнулся. А ведь можно было подтолкнуть мальчишку к откровенности. Тем более что вина-то плевая. Формально состоял в тайном обществе! Да мало ли таких отпустили с порога? Но Чернышев гнул свое. Настаивал. Повторял вопросы. В какой-то момент Бенкендорфу показалось, что следователь намеренно сгущает краски. Толкает санки с горы. Это выглядело странно. Все старались выгородить родственников. И хотя генерал-адъютант графам Чернышевым – седьмая вода на киселе, как-то принято помогать своим…

– Не сметь молчать! Отвечать на вопрос! Смотреть в лицо!

Глаза у ротмистра закатились, казалось – он вот-вот упадет со стула.

– П-перестаньте. – Бенкендорф ощутил сухость во рту. – Дайте же ему одуматься. Не кричите на него.

Величественный разворот, который Чернышев совершил в сторону своего товарища, был достоин кисти Рубенса: Марс, на поле боя озирающий поверженных противников.

– Что такое?

Александр Христофорович уже готов был откусить себе язык.

– Дайте ему подумать. Ведь он самого себя не помнит.