Читать книгу "Сборщик душ - Мелисса Марр"

• Устоять перед моим обаянием невозможно. Опять-таки, не подумай, что я хвастаюсь. Если прожить столько, сколько я, можно стать очень обаятельной. Беседуя с твоим отцом, я вставляю в речь французские слова. У меня идеальные манеры. Я непременно мою за собой посуду после еды. Я навсегда застыла на грани между детством и отрочеством: мне никогда не исполнится тринадцать. Ближе к ночи я эффектно падаю в обморок, чтобы показать, как велика моя душевная боль – и как я старалась скрывать ее до последнего, чтобы не огорчить хозяев дома. Когда меня приводят в чувство, я делаю вид, что донельзя смущена своей слабостью. Я что-то лепечу в полубреду и, забывшись, перехожу на французский. И все умиляются, глядя на белокурую малышку, которая со слезами на глазах просит прощения en français[2].

• Когда твоя семья начинает расспрашивать о моих родителях, я роняю намеки на оставшегося в Европе отца-тирана, богатого, как Крез, и мельком упоминаю, как настрадалась моя мать при разводе.

• Как только все приходят к выводу, что мать меня попросту бросила, раздается звонок. Моя мама попала в больницу. Ее скоро выпишут, но пользоваться телефоном ей нельзя: надо соблюдать режим. Ей очень совестно доставлять незнакомым людям такие неудобства, но не могли бы вы оставить ее дочь у себя до утра или, в самом крайнем случае, до завтрашнего вечера? Твой отец понимает, что соглашаться не стоит, но все-таки соглашается. Он кладет трубку и пересказывает разговор, смущаясь, что не проявил должной твердости, – но что сделано, то сделано.

• Проходит несколько дней, и вот наконец звонит мой таинственный отец из Европы. Моя мать безответственна и опасна, заявляет он, а его дочь так крепко подружилась с вашей, что грех разлучать их. Он просит оставить меня в семье на все лето и предлагает солидную сумму (пять тысяч долларов!) на покрытие расходов. В противном случае он пришлет мне билет на самолет, и я смогу вернуться домой сама. Правда, я боюсь летать, но я уже достаточно взрослая: давно пора перерасти этот детский страх. (От имени отца всякий раз звонят разные люди, а европейскую страну мы выбираем в зависимости от того, какой акцент лучше удается очередному наемному актеру.)

Разумеется, это срабатывает не каждый раз, но ты не поверишь, как часто все удается. Отцы, растящие дочек без матерей, проводят дома не так уж много времени, и им не по душе, когда дочь целыми днями просиживает в огромной квартире одна. Конечно, они доверяют слугам, но аристократическая и слегка наивная дочь богатого европейца – куда лучшая компания для девочки-ровесницы. К тому же летом, знойным и душным летом, так часто хочется перевернуть все с ног на голову, поменять все правила…

Помнишь, как мы впервые поднимались на лифте в твою квартиру? Я стояла у тебя за спиной и любовалась твоим отражением в хромированной стенке подъемника. Ты была невероятно красива; наверное, именно в тот миг ты похитила мое сердце. Глядя на выбившуюся из твоей прически прядку волос цвета темного меда, погружаясь взглядом в твои янтарные глаза, влажные и сияющие, я едва не сомлела – так мне хотелось придвинуться к тебе ближе, вложить свою липкую от жары ладошку в твою руку. Ты заметила, что я смотрю, и чуть приподняла уголки губ. Как будто две школьницы обменялись записками прямо под носом учителя.

Потом мы вошли в твою квартиру с большими окнами, выходящими на парк, и кондиционером, от которого веяло таким холодом, что волоски у тебя на руках встали дыбом. Ты повела меня прямо в свою комнату. Я прилегла на твою кровать, притворяясь, что еще не пришла в себя после аварии, и уткнулась носом в подушку, чтобы вдохнуть твой запах – запах земляничного шампуня и духов «Хелло Китти». Ты включила айпод и поставила песню, которой я прежде ни разу не слышала, о какой-то девчонке, оплакивающей свою разбитую любовь. Я стала расспрашивать о книгах, стоявших на твоей полке и тоже прежде не виданных – о черных дырах и астрофизике. Еще там была книга Карла Сагана «Мир, полный демонов: наука – как свеча во тьме», и при виде этого названия я вздрогнула, испугавшись разоблачения.

– Когда я вырасту, хочу полететь в космос, – сказала ты. – Это ведь последняя великая тайна, не считая океанского дна. Я хочу себе такой же костюм, как у Железного Человека. И хочу увидеть то, чего до сих пор никто еще не видал.

Вот видишь, я помню все слово в слово. Я никогда ничего не забываю.

– А я думаю, что тайны есть повсюду, – возразила я. – Надо только смотреть в оба.

Ты фыркнула, но, похоже, не обиделась.

– Ты это о чем?

– Я тебе покажу, – пообещала я. – Завтра.

– Надеюсь, это будут не какие-нибудь дурацкие загадки, вроде того, почему люди чихают от солнца.

– А они что, и правда чихают? – удивилась я, забыв, что собиралась задрать нос и расхвастаться.

Твой отец заказал тайскую еду, и мы сели ужинать за шикарный стол с необструганным краем столешницы – очередной шедевр Накасимы[3], приставленный к стене в промежутке между окнами. У меня обычно плохой аппетит, так что я не столько ела, сколько гоняла тайскую лапшу по тарелке да слушала твои с отцом разговоры. Отец у тебя оказался тихий, но неожиданно забавный – на свой особый лад, присущий только тихоням, – и слишком вежливый, чтобы вывалить на меня все вопросы, которые так и вертелись у него на языке. Но ты не стеснялась расспрашивать. Есть ли у меня домашние животные? Держат ли лошадей в частной школе, где я учусь? На какие бродвейские мюзиклы ходили мы с мамой? Какие книжки я люблю, какие передачи смотрю по телевизору и правда ли, что в Европе показывают другие шоу, не такие занудные, как в Америке? И я отвечала. Я все говорила и говорила – без умолку. А когда наконец я бросила взгляд в окно и увидела вечерний город, сверкающий огнями, сердце мое зашлось от головокружительной радости.

После ужина я убрала со стола и, не обращая внимания на твои протесты, вымыла посуду. А затем, не успев повесить полотенце на крючок, осела на пол в притворном обмороке. На этот раз все получилось очень эффектно. Ты уложила меня в свою постель, сама прилегла рядом и, должно быть, подражая кому-то из взрослых, прижала мне запястье ко лбу – проверить, нет ли температуры. Потом ты начала вполголоса читать мне сказки – глупые, по твоим словам, но для больных в самый раз. Я не стала говорить тебе, что они совсем не глупые. Потом, ближе к ночи, позвонила мама и очаровала твоего отца своими извинениями и причитаниями.

На следующий день я сказала, что мне нужно пойти купить себе что-нибудь – не могу же я ходить все время в одном и том же. На самом деле я просто доехала до Мидтауна и забрала из камеры хранения свою старую одежду, заранее сложенную в пакеты из «Бергдорфа»[4].

И все пошло как по маслу. По утрам мы валялись перед большим плоским телевизором и смотрели мультики; мы хихикали, тайком подсыпая какао в молоко для овсянки; мы жевали жвачку и выдували огромные пузыри, а потом склеивались этими пузырями друг с дружкой и кто-нибудь из нас втягивал в рот оба сразу, и если я успевала первой, то на языке оставался вкус твоей слюны. Мы гуляли по парку и пили кофе со льдом; я прижимала холодный стаканчик к твоему голому плечу, и ты визжала, а потом отвечала мне тем же. Мы примеряли шарфы с принтом и короткие полиэстеровые юбки на Кэнал-стрит. Мы ходили в кино с твоими друзьями и в восхитительной прохладе кинозала делили на двоих ледяные коктейли с соком, от которых губы становились красными, как кровь.