Читать книгу "Иван Путилин и Клуб червонных валетов - Роман Добрый"

– Так стало быть, она – выкрестка?

– Нет. Пока еще она – иудейка. Но…

– Я вас попрошу, господин Быстрицкий, рассказать мне все подробно. Я вас слушаю. Если вы желаете моей помощи, необходима полная откровенность.

– Я – преподаватель русского языка и словесности в М-й женской гимназии. В этой же гимназии училась только что окончившая курс Рахиль Вениаминовна Коган.

– Сколько ей лет?

– Семнадцать.

– Кто ее родитель?

– Миллионер Коган.

– Продолжайте.

– Как, отчего, почему случилось то, что мы полюбили друг друга, – я не буду вам подробно рассказывать. И думаю, вам это, ваше превосходительство, не важно знать?

– Да-да, вы правы. За исключением только вот чего: как вы полюбили друг друга.

– А именно? – смутился клиент Путилина.

– Во-первых, была ли эта любовь девицы Коган к вам серьезным, глубоким чувством, или же это – сто первая вариация обожания юниц учителей русской словесности?

В голосе великого сыщика я расслышал иронию.

Быстрицкий вспыхнул.

– Нет, это не детская забава, а сильная.

– Pardon, я вынужден задать вам еще один, быть может, несколько щекотливый, но нужный мне вопрос: ваши отношения не перешли известных границ?

– Нет! – резко ответил М-й педагог.

– Отлично. Прошу вас продолжать.

– Итак, мы полюбили друг друга и решили обвенчаться. Рахиль Коган – девушка сильного характера. Она решила перейти в христианство. Зная любовь отца к ней, она призналась ему во всем этом, полагая, что тот даст согласие. Но, увы, этого не последовало. Ее встретил бешеный взрыв гнева. Ее заточили в комнате, приставив к ней караул. Но с помощью денег ей удалось подкупить одну русскую прислугу, которая и переслала мне записку: «Нам остается только одно: бежать. Будь наготове. Сегодня вечером я убегу. Будь на вокзале. С ночным поездом мы должны выехать из М. Твоя Рахиль».

Получив эту записку, я, наскоро уложив чемодан, бросился на вокзал. Говорить ли вам, что я испытывал в эти ужасные минуты ожидания? Наконец, – о, счастье! – вот и она. Билеты у меня были взяты. Мы, крадучись, как воры, сели в вагон. Когда поезд тронулся, я перекрестился. «Теперь ты моя, теперь ты моя, дорогая! – целовал я ее ручки. – Теперь никто тебя от меня не отнимет». И вот тут-то вскоре случился этот ужас, господин Путилин. Мы подъехали к первой станции. Я отправился в буфет, чтобы взять с собой бутылку какого-нибудь вина и закусок. Моя невеста была так измучена, слаба, что необходимо было подкрепить ее силы. Когда я вернулся в вагон, – поезд стоял три минуты, – я не нашел там Рахили. А поезд уже тронулся, пошел. Вне себя от страха, я бросился разыскивать ее по всему поезду. Ноги дрожали у меня, я был сам близок к обмороку. Увы, в поезде ее не оказалось.

Быстрицкий закрыл лицо руками и затрясся в нудном плаче.

– Что было… что было мне делать? Я совсем потерял голову, ехал все дальше и дальше. Потом меня озарила мысль: поеду к Путилину. Это единственный человек, который может пролить свет на это таинственное исчезновение моей Рахили. О, ваше превосходительство, во имя всего святого, помогите мне в моем горе!

Путилин слушал внимательно, чертя – по своей привычке – ногтем указательного пальца по столу.

– Скажите, на дебаркадере М-го вокзала вы не заметили ничего подозрительного?

– Ничего. В этот поздний ночной час платформа была почти пуста. Пассажиров совсем почти не было.

– А в вагоне?

– Там было полутемно. Почти все купе были пусты. В одном только сидели три почтенных господина.

Путилин задумался.

– Скажите, господин Быстрицкий, вы не допускаете мысли, предположения, что ваша невеста, девица Коган, добровольно вышла из вагона и спряталась в вокзале этой станции?

Тот даже привскочил.

– Зачем же она сделала бы это?

– Представьте, что в последнюю минуту ею овладела борьба: идти ли на этот шаг или не идти. Как-никак – она еврейка. Голос крови в ней силен, как и в нас с вами.

– Нет-нет! Этого быть не может. Вы не знаете Рахили, на такую измену она не пойдет.

– Что же вы предполагаете? Ваше личное мнение?

– Ее украли. Я убежден в этом!

– Вы думаете, что родители проследили за ней?

Путилин не успел докончить. Ему подали новую карточку. Едва проглядев ее, он быстро встал.

– Мы докончим наш разговор, господин Быстрицкий, через несколько минут. Я должен принять посетителя по экстренному делу. Потрудитесь следовать за мной. Я вам укажу, где вы можете меня обождать.

Путилин внутренним ходом из кабинета провел Быстрицкого и вскоре вернулся.

Он потирал руки, что делал он всегда, когда дела начинали принимать неожиданный, странный оборот.

В кабинет вошел отлично одетый полуседой господин.

– Вениамин Лазаревич Коган, – представился он моему знаменитому другу.

Я вздрогнул, насторожился.

«Вот так штука! Коган! Да ведь Быстрицкий только что говорил о Когане, об отце исчезнувшей девушки. Неужели это он?» – подумал я.

Второй посетитель был взволнован не менее первого. Один только Путилин был беспристрастен.

– Господин Коган из М.? – спросил он.

– Да, ваше превосходительство. А вы, простите, откуда же это знаете?

Ироническая улыбка пробежала по губам великого сыщика.

– Я обязан знать всего понемногу. Чем могу быть полезен вам?

Коган хрустнул пальцами.

– Не только полезны, а можете прямо спасти меня. Я готов заплатить десятки тысяч…

– Виноват, я просил бы вас помнить, что вы находитесь не у комиссионера, а у Путилина, поэтому разговор ваш о деньгах я нахожу более чем неуместным и странным.

Миллионер-еврей из М. осекся.

– Простите, ваше превосходительство…

– Объясните, что привело вас ко мне.

– Горе, страшное горе. У меня исчезла дочь.

– Рахиль? – быстро задал вопрос Путилин.

Коган подпрыгнул на кресле:

– Как? Вы и это знаете?

Изумлению, почти священному ужасу почтенного еврея не было границ.

– Ну-с, господин Коган, потрудитесь рассказать, что такое стряслось с вашей дочерью.

Перепуганный, взволнованный миллионер начал длинный, подробный рассказ.

Он мало чем разнился от того, что было уже нам известно от Быстрицкого, за исключением лишь вокзала, вагона и непостижимого исчезновения из него девушки.

– Я поклялся святой Торой, ваше превосходительство, что не допущу совершиться этому ужасу – переходу моей дочери в христианство. Я глубоко убежден, что вы понимаете мои отцовские чувства и чувства верного, чтущего свою религию, еврея. Станете ли вы осуждать меня за это?