Читать книгу "Жизнь без Роксоланы. Траур Сулеймана Великолепного - Наталья Павлищева"

– Хорошая шутка.

Но это не была шутка, устами младенца говорила истина, он не болтал, а сделал для себя вывод: третий сын, старше его два достойнейших, сильных, здоровых шехзаде, надеяться не на что. Но по закону того же Фатиха пришедший к власти брат просто уничтожит остальных шехзаде и их сыновей. Конечно, всякое в жизни бывает, у султана зараза уже унесла двух самых старших сыновей, но надеяться на то, что братья умрут, глупо. Селим не надеялся, он решил жить в свое удовольствие столько, сколько получится.

Это позволяло учиться вполсилы, тренироваться так же, интересоваться чем угодно, только не устройством государства или делами отца. Пусть старшие интересуются, им полезно.

Детская шутка обернулась неготовностью к правлению.

Почему же Сулейману временами казалось, что это лишь маска, личина, под которой скрывается настоящий Селим, которого не знает никто?

Когда шехзаде уезжал в Манису вместо умершего шехзаде Мехмеда, нашел для него умнейшего визиря – Мехмеда-пашу Соколлу. Этот едва ли не толковей Ибрагима-паши, который когда-то наставлял самого Сулеймана. Мехмед-паша умен, предусмотрителен, способен предвидеть любые неприятности и из любых неприятностей шехзаде вытащить.

Почему Селим и почему именно к нему приставлен Соколлу? А разве Баязид принял бы такого наставника? Визирь выполнял не только роль наставника, он зорко следил, чтобы Селим не изменил своего отношения к жизни и престолу, это было в интересах султана, такой наследник вовсе не мешал его собственному правлению.

Удивительно, но Мехмед-паша успевал все: командовать флотом, принять участие в походе на Тахмаспа, когда был казнен Мустафа, заседать в Диване в качестве третьего визиря и зорко приглядывать за шехзаде Селимом. Вот и теперь явно под его твердой рукой Селим не воспротивился отцовской воле, а послушно согласился последовать из Манисы в Конью.

Письмо Рустема-паши не дошло до шехзаде Баязида, а если бы и дошло, мятежный принц не послушал бы совет визиря, он усмотрел в приказе падишаха желание унизить его относительно старшего брата. Если бы Повелитель просто перевел его в Амасью, пожалуй, стерпел бы, но заменить в Конье Селимом… это слишком. Чтобы немного погодя Селим сказал, что исправил все ошибки младшего брата? Чтобы воспользовался всем, что Баязид успел сделать в этой провинции? Почему, ну почему снова такая несправедливость?

А слева и справа подзуживали, нашептывали, что это брат виноват в предпочтении отца, что нельзя покоряться, нужно ответить, пусть Повелитель увидит твердость духа своего младшего сына…

Увидел, но не оценил, вернее, отнесся к этой твердости иначе, решив, что за неподчинение нужно наказать, наказать строго. Селим получил в помощь войско, прекрасно обученное и застоявшееся. Пусть янычары не могли грабить население, потому что противостояние случилось на территории своей страны, но они получили хорошую оплату от султана и выполнили поставленную задачу. Селим тоже оказался на высоте, Баязид был разбит и бежал в Персию к Тахмаспу.

Персидский шах был рад принять у себя мятежного шехзаде, чтобы таким образом отомстить османскому султану за такой же прием, когда-то оказанный мятежному брату персидского шаха. Но довольно быстро выяснилось, что воевать с Персией ради возвращения Баязида Сулейман не намерен, а у самого мятежного царевича средств, чтобы щедро отблагодарить приютившего шаха, не имеется.

Рустем-паша попробовал намекнуть Повелителю, что Баязида, помня его заслуги по поимке лже-Мустафы в горах Румелии, можно бы наказать, вообще лишив провинции и посадив под арест в Стамбуле, но в конце концов простить, но встретил такое непонимание Сулеймана, что долго не мог прийти в себя.

Тогда великий визирь, рискуя заработать недовольство султана, посоветовал Баязиду написать отцу покаянное письмо. Тот ответил, что уже писал, объясняя султану, что никогда не восставал против него и его власти, только против брата. Баязид прислал подробное покаянное письмо на имя Рустема-паши, заверяя, что готов принять любое наказание от Повелителя, не противясь его благородной воле.

– Михримах, кто настраивает Повелителя против младшего из шехзаде? Нужно убедить султана, что Баязид не столь опасен и никогда не выступал против отца, только против брата. Разве вина шехзаде столь велика, чтобы отказываться от него?

Михримах в ответ только вздыхала:

– Я пыталась уговорить отца простить Баязида, но он и слушать не желает. Ты прав, кто-то очень серьезно настраивает Повелителя против шехзаде Баязида, и этот кто-то вовсе не желает добра нашему государству.

– Повелитель начал переговоры с Сефевидами о выкупе шехзаде Баязида и его сыновей.

Михримах ахнула:

– Не может быть!

– Так и есть. Но он не желает беседовать со мной об этом, поручил дело Мехмеду-паше. Соколлу набирает вес, он ловок и умен, ничего не скажешь, толков, все обо всем знает, словно у него глаза всюду. Второй визирь знает больше меня.

Рустем-паша не говорил жене главного – он обнаружил факты, которые могли перевернуть все.

Восемь лет назад шехзаде Мустафа был казнен Повелителем за то, что поспешил объявить себя султаном, не дождавшись смерти отца. Его печать гласила: «Султан Мустафа». И эта печать стояла на письмах, которые Мустафа отправлял персидскому шаху Тахмаспу.

Писем было несколько, конечно, они написаны не рукой самого шехзаде, для этого есть надежные секретари. Тогда обнаружение таких писем, а главное, печати было равносильно взрыву порохового склада, султан расправился с сыном безо всякой жалости. Сами письма остались у Рустема-паши, ведь он был великим визирем.

Во избежание бунта Рустема с этой должности пришлось на время снять, но немного погодя султан вернул его на место. Сами письма забылись, и вот теперь, разбирая старые бумаги, Рустем-паша наткнулся на эти тексты.

Сто раз читаные-перечитаные, мог бы наизусть пересказать каждое слово, но почему-то замер с письмом в руке.

Снова накатило то ощущение, что все беды от непонимания, что чего-то недоглядели, не увидели. Рассматривал написанное, поднеся ближе к светильнику. Он привык доверять ощущениям, если кажется, что вот в этом листке что-то есть, – надо понять, что именно. Пока не поймет, не успокоится.

Арабская вязь, если написана каллиграфически, ничего не скажет о писце, все буковки и точки лежат ровно. Но если выполнил простой писец, а не каллиграф, то почерк заметен. Здесь заметен, одна буква всегда чуть больше соседних… и точка стоит не совсем над своей буквой…

Почему по-арабски, а не на фарси или турецком?

И он где-то видел этот же почерк. Не раньше, когда-то, а совсем недавно. Где он мог видеть арабскую вязь в Стамбуле? И вдруг словно огнем обожгло – вспомнил. Метнулся в кабинет, достал нужный сверток, трясущимися руками развернул, поднес ближе к свету…

Так и есть – одна буква чуть больше соседних, точка поставлена косо…

На днях они случайно перехватили переписку венецианского посла с… так и осталось невыясненным, кому именно писал посол, вернее, кто это отвечал ему по-арабски. Но этот ответ и был как две капли воды похож на письмо с печатью «Султан Мустафа»!