Читать книгу "Летучий Голландец - Анатолий Кудрявицкий"

Нет, больше звонить не стану, подам заявление в его класс. Получится – хорошо, нет – так тому и быть. Упрашивать его я не стану – хотя бы потому, что на каждой сцене есть боковая дверь, так что почему бы не выскользнуть из предназначенной тебе роли, особенно если это не твоя роль!

26

Подаю заявление. Сессия кончается, ответа пока нет, понемногу все забывается.

Но вот через месяц случайно встречаю в коридоре Рахманову. У нас ее за глаза зовут Старая Дама – она из бывших дворян. Недавно преподавала нам советскую музыку, прочитала лишь одну вступительную лекцию, дала список литературы – и больше мы ее не видели. Мы приходили на занятия, ждали ее часами, но она не появлялась. Так продолжалось полтора месяца, потом кто-то не выдержал и пошел на нее жаловаться в учебную часть. На следующее занятие Рахманова пришла и устроила нам Перл-Харбор: она ведь так о нас заботится, а мы, неблагодарные, посмели на нее жаловаться. Да кто мы такие?!

Так она с нами и не занималась, и никто с ней ничего за это не сделал. Перед сессией нам к тому же пришлось купить ей дорогой букет чайных роз, иначе за Перл-Харбором последовала бы Цусима. Впоследствии я узнала, что Рахманова, Ратнер и СБ. очень дружны, и многие говорят, что он находится под влиянием этих двух женщин.

Теперь Старая Дама заведует кафедрой. Стуча каблучками, она подходит и говорит:

– Вы мне очень нужны. Хочу побеседовать с вами относительно распределения. Зайдите ко мне в класс.

Захожу.

– Дело вот в чем: у меня тут лежит ваше заявление, вы просите определить вас в класс Сергея Борисовича. Этого я сделать не могу. Он уже обещал двоим, а третьего взять не может. Сейчас поговорить с ним не удастся – его нет в Москве. Так что у вас есть лишь две возможности: идти к Скворцову или к Берг. Можете выбирать, как невеста.

Эти последние слова и тон, которым они были произнесены, мне не нравятся. Чувствуется, здесь скрыт какой-то подтекст.

– А подумать можно? – спрашиваю.

– Только до завтра. Запишите мой телефон.

Иду домой, так ничего и не решив.

Дома возмущаюсь: неужели СБ. перед отъездом не мог оставить для меня место? Скворцов ведь оставил! Была ли это своеобразная месть: дескать, я тебя добивался, теперь твоя очередь? Ну уж нет, мне после этого даже видеть его было бы неприятно, не то что у него заниматься.

К кому же идти? Берг – суматошная старуха типа моих еврейских родственников с материнской стороны, она мне антипатична еще со времен вступительного экзамена. Значит, Скворцов. Но он тоже мною увлечен; если я буду у него заниматься, снова начнутся многозначительные взгляды и разговоры, придется все время быть настороже; словом, повторится то же, что было с СБ. Устала я от этого!

Может быть, вообще уйти на другую кафедру? Вот ведь есть хороший педагог на кафедре гармонии, я у него занималась в училище. Но делать гармонию своей специальностью я не хочу, да и не так уж хорошо я ее знаю.

И вдруг меня осеняет: Денисова с кафедры сольфеджио – ведь она тоже помнит меня по училищу. Человек она умнейший и остроумнейший, вот с кем я смогу найти общий язык! Я тут же звоню ей – и она сразу же соглашается взять меня к себе в класс. Тотчас же перезваниваю Рахмановой и говорю, что вообще ухожу на другую кафедру. Она интересуется куда, потом презрительно говорит:

– А-а, так вы, значит, решили стать сольфеджисткой?

27

Весной мне сказали, что СБ. взял в свой класс Вику. Значит, у него все-таки было место для третьего человека!

Потом я стала думать, что СБ., может быть, не очень и виноват – кто знает, может быть, он взял Вику в свой класс в последний момент, случайно. Мало ли что могло произойти… Всегда ведь хочется найти оправдание для другого человека, видеть светлую сторону жизни, и так далее, и тому подобное, имея в виду полную возможность и даже вероятность совершенно противоположных вещей.

Вика потом долго допытывалась у меня, почему это я вдруг решила заняться сольфеджио.

Мне же теперь трудно заставить себя здороваться с СБ. как ни в чем не бывало. Я стараюсь избегать его, хотя это и не всегда удается. Изменилось ли что-нибудь в его отношении ко мне, не знаю; очевидно только, что он раздосадован. Он сейчас похож на генерала, открывшего огонь по врагу из всех орудий и накрывшего картечью и ядрами собственный авангард. Самому стыдно, другим больно, а главное, никуда не денешься от мысли, что сделал что-то катастрофически неправильное, то, избегать чего не учили ни в каких академиях, кроме одной, которую он еще не окончил: той самой, где обучают искусству идти прямым путем.

28

Третий курс. Оба читают нам лекции – СБ. по современной музыке, Скворцов – по русской; с обоими мне видеться тяжело. Скворцова я, конечно, обидела: он вообще не понимает, почему я отказалась у него заниматься.

Накануне экзамена сижу в Ленинской библиотеке и изучаю партитуру «Порги и Бесс» Гершвина, что-то неслышно пою. Вдруг подходит Ратнер, заводит беседу. Ничего особенного она не говорит, однако общаться с нею неприятно: разговор ее золотится лимонадом, но на вкус – чистая желчь. Есть доброжелатели, которые желают добра исключительно себе, а чего они желают тебе, лучше не спрашивать, потому что и так ясно, что ничего хорошего.

Сдаю экзамен, на очереди Надя, она входит в класс. СБ. выглядывает и смотрит прямо мне в глаза, так пристально, что мне становится не по себе. Вот экзамен сдан, я спускаюсь в библиотеку и сажусь заниматься – надо готовиться к очередному экзамену, но спина все равно чувствует на себе тот взгляд, и спине неспокойно, и уши горят, а глаза слезятся, или на мокром месте, или я на этом месте стою, или вообще все это было никому не нужно, и меньше всего – мне самой.

Удивительная вообще вещь – человеческие чувства и предпочтения. Вот ты (гипотетический «ты»!) хочешь быть со мной, а я хочу быть тобой. Да-да, тобой, с твоими знаниями и жизненной легкостью. А с тобой я быть не хочу, ни за какие коврижки, даже и не проси, потому что понимание и родство душ – это жемчужина сказок, горные пики абсурда, и мы любим то, что мы ненавидим, и ненавидим то, что любим, и любить трудно и не хочется, а ненавидеть легко, но скучно, и потому не хочется даже этого…

Наконец позади последний экзамен за третий курс. Вскоре я уже дома. Продолжение кошачьей темы: голодная Машка встречает меня у дверей и вьется вьюном вокруг моих ног. Ей, в сущности, так немного надо! Кошка – она и без диплома кошка, а булка и без начинки булка, только человеку нужна начинка, без нее он черствеет, коричневеет, становится сухарем и крошится, а потом прилетают птицы, все склевывают, и – смотрите – гладкое место, как будто ничего и не было.

29

Четвертый курс института, СБ. читает нам лекции по современной музыке. Смотрю в окно – отсюда тоже видно венгерское посольство. Машинально записываю лекцию, потом перевожу взгляд на СБ. Он продолжает говорить, но стоит лицом к окну и тоже смотрит на венгерское посольство, а венгерское посольство смотрит на него, и вполне даже невинно.