Читать книгу "Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир"

Афинаида и ее свита посетили и храм Венеры, богини любви и красоты, который теперь стал базиликой, посвященной святой Варваре, непорочной деве и мученице. В соседнем городе шептали, что в стенах зданий храма до сих пор проводятся древние ритуалы. Могущественные священники из христиан были крайне недовольны этими слухами, но светская власть втайне обо всем знала. Говорили, что хранящие молчание камни до сих пор свидетельствовали о естественном культе старых богов, древних даже по сравнению с богами Олимпа, которые победили их — Астарты, Атаргатиды и самого Баала, сквозь темную пелену наблюдавшего за своими последователями еще за две тысячи лет до того, как Христос начал шествие по земле.

Всего век назад Евсебий писал: мужчины и женщины все-таки пришли сюда, подчинившись желанию «слиться воедино» перед алтарем в честь богини. Мужи и отцы позволили женам и дочерям открыто продавать себя случайным прохожим и верующим ради своей таинственной богини любви. Некоторые из мужчин даже получали удовлетворение, видя, как женщины становятся проститутками. Все ночи они пели, пили и танцевали под звуки варварских барабанов и флейт…

Нет, Баальбек никогда не был излюбленным местом христиан.

Там проливалась жертвенная кровь и царила священная любовь. Разве может одно существовать без другого? В древней религии отсутствовала какая-либо мягкость. Кровь ручьями текла по камням. «Анаф, сестра Баала, пробиралась, стоя на коленях, по шею в крови, в человеческой крови, — свидетельствуют древние тексты. — Человеческие руки лежали у ее ног, они летали вокруг нее, словно цикады. Она связала головы вокруг своей шеи и руки примотала к поясу. Она вымыла свои руки в реках человеческой крови, текущих у ее колен…»

В Баальбеке, как казалось, боги тоже были смертными. Они рождались для поклонения, преуспевали и приобретали великолепные храмы, построенные для самих себя. Позднее, когда мужчины и женщины перестали верить в них, боги слабели и умирали. Новое поколение смертных богов занимало их место. В свое время даже Христос исчезнет навсегда с лица земли.

Никто из императорской свиты не произносил тайных мыслей вслух в Баальбеке. Но процессия задержалась там надолго.

И вот, наконец, показался Иерусалим, священный город Сиона. Это место Афинаида тоже очень полюбила. Она осталась в городе больше, чем казалось приличествующим. Муж ждал ее в Константинополе, и настало время вернуться к супружескому ложу. Сейчас самой главной обязанностью стало рождение Феодосию сыновей. Других причин, чтобы жить дальше, у императрицы не было.

Шла последняя ночь перед спуском со священной горы Сион на побережье, в Цезарию, после чего предстояло путешествие домой на корабле. Афинаида прогуливалась по уединенной террасе скромного дворца, где она остановилась вместе со свитой, рассматривая долину Геенны и Шеол, куда древние израильтяне сваливали тела своих мертвецов в дымящиеся пропасти внизу и сжигали их. Издалека, из Гефсиманского сада на оливковом холме, в этот ад подул легкий ветерок.

От тени дворца отделилась еще одна фигура и вышла на террасу, чтобы подышать ночным воздухом перед сном. Они едва не столкнулись. Оба отступили назад и посмотрели с тем же самым крайним удивлением, с каким впервые увидели друг друга три долгих месяца назад. Их глаза широко открылись, заблестели и стали казаться какими-то наивными при свете луны на востоке. Затем, словно лунатики тихой черной ночью, они снова стали приближаться друг к другу.

Из оливковой рощи донесся резкий предупреждающий крик птицы, и луна приобрела золотой оттенок на небосклоне над долиной Шеол, где в воздухе летало множество мелких пылинок из-за созревшей в конце лета пшеницы в деревне неподалеку, и появился туман из-за дыма, который валил от сжигаемого мусора.

Они не сказали ничего. Стало невероятно неловко, словно встретились два подростка…

Невозможно сказать, кто кого поцеловал. Их губы встретились. Они сопротивлялись, не давая себе покориться этому желанию или, скорее, этой потребности — прикоснуться к другому. Оба испытывали чувство удовлетворения. Но оба были побеждены.

После поцелуя они отпрянули и долго смотрели друг от друга. Молча. Шли минуты. Никто из них не шевелился, да и не смог бы пошевелиться…

На следующий день на рассвете они покинули город и отправились в длительное путешествие по побережью. Ехали вдали друг от друга, склонив голову и храня молчание, словно два человека, недавно потерявшие все.

Галла знала. Галла заметила их своим острым взглядом, когда те возвращались.

Замужество и невзгоды, вероятно, смягчили ее сердце. Материнство же для нее наверняка не казалось чем-то важным. Слабости других людей в душе этой женщины вызывали, скорее, жалость, а не презрение, как было прежде. Она видела эту живую агонию своими глазами: Афинаида и Аэций, не желая того, но не в силах больше ждать, страстно держали друг друга в объятиях, разлученные суровыми обстоятельствами, строгими обрядами и придворными формальностями. Ее реакция была реакцией женщины, немного влюбленной в мужчину, обожавшего другую: грустная улыбка и молчание.

Вероятно, она поняла, что Аэций и Афинаида обладали чем-то общим, что не изменится на протяжении всей жизни. Каждый из них любил другого, и никому из них никогда не понадобится кто-то еще.

Между Галлой и Афинаидой могла бы возникнуть затаенная вражда, злоба или что-то похуже, но ничего этого не случилось. Между Пульхерней и Галлой сложились столь же теплые отношения, как у поклявшейся в вечной девственности сестрой императора с тонкими губами и человеком мужского пола из плоти и крови. Пульхерия, естественно, чувствовала жгучую ревность и негодование, выражавшееся в ханжеском поведении. (Блюстителями нравов движет зависть, а не моральные принципы. Тот, кто может, именно так и поступает, а тот, кто не может, читает проповеди). Но хладнокровная зеленоглазая Галла, вероятно, посчитала, что чувства Афинаиды к Аэцию отражают ее собственные. Наверно, она увидела, как бедная девушка, вышедшая замуж в столь юном возрасте, с сердцем, созданным для любви к тому, кого втайне обожала, но в реальности не имеющая возможности даже обнять, обречена страдать всю жизнь. Какова бы ни была причина, она всегда обращалась с императрицей, столь непохожей на нее по характеру, только по-доброму.

А потом, на двадцать шестой день августа 423 года, пришло известие с шокирующими новостями из Рима. Император Гонорий умер от водянки, а узурпатор Иоанн поднял легионы в Иллирии и объявил себя новым императором Запада.

Аэций, казалось, вздохнул с облегчением, когда представился случай наконец уйти.

— У Рима врагов не уменьшается, — сухо заметил стратег. — Пора дать бой.

Глава 11

Варварское побережье в огне

Торговля в Константинополе закрылась на семь дней из-за объявленного общественного траура по Гонорию. Восточный император Феодосий даже приказал отменить лошадиные скачки, что едва не вызвало мятеж.

В это время в Рим вернулась Галла вместе с Аэцием, и ее сын в возрасте четырех лет стал императором.