Читать книгу "Ангел Рейха - Анита Мейсон"

– Да нет, все в порядке. Ты не жила в таких условиях, поэтому тебе трудно понять.

– Ты ненавидишь церковь, да? – спросила я.

– Да. Что она делает для бедных, помимо того, что забирает у них с трудом заработанные гроши и обещает лучшую жизнь на небесах?

Он поднял пластинку к свету, проверяя, нет ли на ней царапин.

– Ты когда-нибудь говорил это своей матери?

– Нет, она бы расстроилась.

Он отложил Брукнера и провел пальцами по полке с пластинками.

– Брамс?

– Не сегодня.

– Бах?

Он поставил Бранденбургский концерт, поскольку знал, что это одна из самых моих любимых вещей. Я сидела, откинувшись на диванные подушки, и слушала. Сложная, восхитительная музыка.

Я задалась вопросом, в какой именно момент Дитер, выросший в трущобах Берлина, вдруг стал убежденным националистом. В его случае решение вступить в коммунистическую партию казалось бы более логичным. Я спросила Дитера об этом.

– Я всегда ненавидел коммунизм, – сказал он. – На мой взгляд, он достоин лишь презрения. Как будто значение имеют только деньги, еда, материальные блага.

– Материальные блага облегчили бы тебе жизнь.

– Я не хочу облегчать себе жизнь, – сказал Дитер. – Я хочу трудностей.

Я с любопытством взглянула на него.

– Я жил такой пустой жизнью, – сказал он. – Такой бессмысленной. Я мечтал о какой-нибудь идее, которая потребовала бы от меня служения. Беззаветного служения. Жертвенного.

– Понимаю, – сказала я.

– Такой идеей могла быть только Германия.

Последовала пауза.

– Конечно, дело в том, что до Гитлера Германии как таковой практически не было, – сказал Дитер. – Помнишь те ужасные годы? Политики грызлись между собой, половина страны сидела без работы, а Германия была посмешищем для всего мира… Я все время искал чего-нибудь надежного, реального, неизменного. Некоего основополагающего принципа, которым можно руководствоваться и вдохновляться, который не является фикцией.

На двери у него висел плакат. Один из тех, где Гитлер изображался с бесстрашно устремленным вдаль взглядом. Они были расклеены по всему Берлину.

– Мир еще не знал людей, подобных Гитлеру, – сказал Дитер. – Обладающих такой силой духа. Он ничего не боится. Он последователен в своем служении идее. Были ли еще такие люди? Вся история человечества – история бесконечных компромиссов.

Одна сторона пластинки закончилась. Дитер встал, чтобы перевернуть ее. Он осторожно опустил иголку на самый край пластинки и смотрел, как она начинает медленно двигаться к центру.

– Демократия! – сказал он со спокойным презрением. – Что ж, он спас нас от этого. Другие страны последуют нашему примеру. У демократии нет будущего. Люди не равны. Некоторые люди неспособны принимать политические решения.

– А кто решает, кто неспособен?

– Те, кто способен, – ответил Дитер. – Да, ты смеешься, но все действительно так просто. Если те, кто способен, не принимают решения, если они не берут власть в свои руки, происходит крах. Это закон природы.

Оно часто повторялось в речах Дитера, выражение «закон природы».

Он опустился в кресло напротив и улыбнулся мне.

– Ты держишься другого о мнения о Гитлере, да?

Да, я держалась другого мнения. Я считала низкопоклонство перед ним нелепым, а человека, запечатленного в кадрах кинохроники, довольно невзрачным на вид. Но когда он говорил, я чувствовала в речах такую силу убеждения, почти магическую, что понимала, почему люди подпадают под его влияние. Я старалась по возможности не слушать выступления Гитлера.

– Да, я держусь другого мнения, – ответила я на вопрос Дитера.

– Ладно, не беда, – сказал Дитер. – Всему свое время. Разумеется, ты никогда его не видела. Во плоти. Видела?

Я помотала головой.

– Это перевернуло мою жизнь. Когда я увидел Гитлера – в день его первого выступления в Берлине, – я сразу понял, что он вправе распоряжаться моей жизнью, – сказал Дитер. – Я сразу понял, что готов на все. Партия тогда только-только открыла свою штаб-квартиру в Берлине. Я пошел туда на следующее же утро. Я… – У Дитера прервался голос, но он справился с волнением. – Я сказал: «Пожалуйста, примите меня».

Я слушала прозрачную музыку Баха.

– А основополагающий принцип, реальный и неизменный, – ты нашел его? – спросила я.

– Да, – ответил он. – Он настолько прочен, что на нем можно построить новый мир. Он истинен. Да, я нашел его.

– И что за принцип?

– Расовое превосходство, – сказал Дитер.

Дела у меня складывались хорошо. Я проработала в институте четыре месяца, когда освободилось место летчика-испытателя в конструкторском отделе.

Я подала заявление о приеме на вакантную должность. По институту пробежал удивленный гул.

Со мной провели собеседование директор, замдиректора и старший летчик-испытатель. Меня спросили, понимаю ли я, насколько опасны испытательные полеты по своей сути. Я ответила, что, чем лучше пилот, тем меньше опасность. Да, сказали они, но на каком основании я считаю себя пригодной к подобной работе?

У меня не было ответа на этот вопрос – лишь самонадеянная уверенность в своих силах.

– Испытайте меня, – сказала я. – Нет такого планера, на котором я не умела бы летать, по крайней мере, не хуже любого мужчины.

Они посмотрели на меня, словно забавляясь и удивляясь одновременно. «Если она столь высокого мнения о себе, значит, у нее есть причины», – читалось на их лицах; и они утвердили мою кандидатуру.

Я написала об этом родителям. По обыкновению, мне ответила мама. Отец никогда не писал мне.

Мне дали испытывать гидропланер. Это была великолепнейшая из машин, когда-либо поднимавшихся в воздух, но она никак не хотела отрываться от воды. Она взлетала, только когда ее тянул на буксире быстроходный катер. Таким образом, она становилась самым дорогим в мире планером, и никто толком не понимал, для каких целей она предназначена. Разработку гидропланера прекратили.

Примерно в то время Уби покинул институт. Директор наконец принял решение – или за него приняли решение в министерстве.

Уби отправили во франкфуртский зоопарк. Говорили, поймать его оказалось нетрудно: сын садовника сделал это с помощью кроличьей тушки. Я видела, как гриф уезжал. Он неподвижно стоял, широко расставив ноги, посередине клетки, которую погружали в институтский автофургон.

Дармштадтский аэродром граничил с фермой. Однажды утром, ожидая, когда небо очистится от низких облаков, я завязала разговор с молодым работником фермы, находившимся по другую сторону ворот. Мы говорили о картофеле. Он многое знал о нем. Он рассказал мне вещи, о которых я не имела понятия: если картошку посадить вовремя, урожай можно собирать два раза в год; существуют десятки сортов картофеля; если между картофельными грядками посадить кабачки, обе культуры выиграют от такого соседства; если удобрить землю слишком поздно, навозные черви съедят молодую картошку – и еще много чего.