Читать книгу "Ведьма Черного озера - Андрей Воронин"

На простодушном лице горничной стало мало-помалу проступать понимание. Чуть позднее к пониманию добавилось что-то еще. Многочисленные веснушки яснее проступили на побелевшей до голубизны коже, пухлый смешливый рот сначала поджался, а затем вяло и криво распустился, будто кто-то одним движением выдернул шнурок, который его стягивал. Подбородок девушки мелко-мелко задрожал, глаза наполнились крупными, как горох, слезами, и не успела напуганная такой внезапной переменой княжна хоть что-нибудь произнести, как Дуняша вдруг пала на колени и распростерлась перед нею на полу, произведя при этом такой звук, будто кто-то с маху бросил на паркет охапку дров.

— Не казните, ваше сия-а-а-ательство! — подняв к княжне зареванное лицо, заикаясь и сглатывая слезы, завыла горничная. Рот ее был широко открыт и так перекошен плачем, что было непонятно, как она ухитряется внятно произносить слова. Слезы градом катились по ее щекам и капали на паркет. Княжна вздрогнула, и ей захотелось перекреститься: она никак не ожидала подобного эффекта. — За что гневаетесь? — продолжала между тем Дуняша. — Что я давеча вазу разбила? Простите, барышня, ваше сиятельство, не буду я больше! Велите на конюшне выпороть, я согласная, а гнать-то за что же? Куда ж я, горемычная, пойду?

— Перестань, Дуняша, — сказала окончательно растерявшаяся княжна. Горничная в ответ взвыла еще громче и затрясла головой, метя по полу растрепавшимися волосами. Княжне показалось, что она видит дурной сон. Затем она взяла себя в руки, подумала чуть-чуть и все поняла. Понимание это наполнило ее душу горечью и еще каким-то чувством, подозрительно напоминавшим презрение. — А ну прекрати голосить! — властно прикрикнула она, и бабьи причитания разом смолкли, будто их обрезали ножом. — Встань немедля! Встань, я велю! Утрись! Перестань хлюпать! Посмотри, на кого ты похожа! Хоть сейчас ставь тебя посреди огорода вместо пугала. Срам! Ты с ума сошла, что ли? Я же просто спросила!

Продолжая судорожно всхлипывать, Дуняша кое-как привела в порядок волосы и торопливо утерла лицо рукавом. Княжна наблюдала за этими эволюциями, озабоченно хмуря тонкие брови и по укоренившейся в последнее время привычке покусывая нижнюю губу. В первый момент ей показалось, что горничная не поняла вопроса; дело, однако, заключалось в ином, и Мария Андреевна, подумав, вынужденно согласилась с тем, что горничная была отчасти права. Зачем ей воля? Она живет в доме, при барышне, работа у нее легкая, чистая... А на воле что? На воле, известно, ей одна дорога — поскорее замуж, в грязный крестьянский домишко, детишек рожать да гнуть спину в поле. Не самая радужная перспектива, если подумать...

«Ах, дедушка, дедушка, — подумала Мария Андреевна. — Наверное, ты был прав, рабство в самом деле унизительно не только для рабов, но и для господ. Однако попробуй-ка втолковать это моей Дуняше...»

Покойный князь Александр Николаевич в последние годы жизни много думал об этом, не уставая повторять, что рабство — позор российской нации. Эта мысль глубоко укоренилась в сознании княжны, однако собственные наблюдения неизменно убеждали ее в том, что если рабство и позор, то позор привычный, обжитой и отчасти даже уютный, как старые домашние туфли, — на люди в них уже не покажешься, а ноге удобно.

Старый князь слыл среди соседей, да и даже в Петербурге, большим оригиналом и вольнодумцем. И будто нарочно, чтобы укрепить окружающих в этом мнении, незадолго до начала войны Александр Николаевич составил вольные на всех людей, душами коих род Вязмитиновых владел с незапамятных времен. Учитывая размеры вязмитиновских поместий и общее число принадлежавших князю крепостных, поступок сей обещал основательно встряхнуть империю — пускай не всю, но ее центральные области наверняка. Но тут подоспела война, пошли разговоры о том, что Наполеон-де истребит господ и даст мужикам волю. Наслушавшись этих разговоров, князь Александр Николаевич, не любивший действовать по принуждению, скверно ругаясь, свалил уже составленные, ждавшие только его подписи грамоты в ящик бюро и запер на ключ. Запер и больше не отпер — не успел...

И случилось так, что стоявшее в кабинете бюро пережило и нашествие французских улан, и последовавшее за ним запустение. То есть бюро, конечно, взломали и выпотрошили, и даже его крышка куда-то бесследно исчезла, но ящик, в котором лежали вольные, мародеры почему-то пропустили, не тронули. Вернувшись в начале весны в Вязмитиново и обнаружив сие достойное удивления обстоятельство, княжна решила, что это верный знак ей от самого Александра Николаевича. Несомненно, это был знак, вот только какой именно?

Впрочем, догадаться было легко, стоило только вспомнить старого князя. Знак сей, вне всякого сомнения, означал следующее: ныне ты хозяйка, ты владеешь и поместьями, и людьми, оные поместья населяющими, так что и решать, что с ними делать, надобно не кому-то, а тебе, княжна. Помни только, что душою человеческой владеет один Господь всемогущий; а как с телами поступить, сама как-нибудь разберешься.

Оттого-то Мария Андреевна и штудировала все подряд сочинения заморских — по преимуществу аглицких — экономов, какие только могла отыскать. Решение, которое она пыталась найти, было поважнее того, в каком платье выйти к обеду. Теперь она окончательно поняла старого князя, который, бывало, говорил, что быть господином — не только привилегия, но и тяжкое бремя и достойно нести это бремя может далеко не каждый.

Да, принять окончательное решение оказалось неимоверно тяжело, и в минуты слабости княжна тихо радовалась тому обстоятельству, что еще не достигла совершеннолетия. Для того и положен этот рубеж, поняла она, чтобы умный человек мог не спеша подумать, как ему быть с собой и с другими, а дурак чтобы как можно позже получил право портить жизнь себе и людям...

— Ну, полно, — уже гораздо мягче сказала она горничной. — Полно плакать, никто тебя не гонит. Однако же согласись, приятно знать, что в любую минуту можешь уйти, коли захочешь. И замуж выйти, за кого сердце велит, а не за того, кого барыня выберет. Хорошо ведь, правда?

Дуняша немедля зарделась и прикрылась от стыда ладошкой. Княжна вздохнула: ну форменная дура. Добрая, работящая, ласковая, но ведь глупа как пробка! Стоит ли, в самом деле, доверять ей право распоряжаться собственной судьбой? Она ведь может ею так распорядиться, что после без слез не глянешь...

— Никита-егерь сказывал, — шмыгая носом, проговорила Дуняша, — что вокруг Черного озера кто-то шастать повадился.

Княжна удивленно подняла брови, не в силах понять причину такого резкого перехода, но потом вспомнила, что егерь Никита дважды сватался к ее горничной и дважды получал от ворот поворот. Егерь, однако, не сдавался, и, похоже, дело понемногу шло на лад: упорство жениха, как видно, льстило Дуняше. «Надо присматривать себе новую горничную», — подумала княжна. Но тут до нее наконец дошел смысл только что произнесенных Дуняшей слов.

— Вокруг Черного озера? — переспросила она. — И кто же там, гм... шастает? Медведь?

— Да какой медведь, ваше сиятельство! Боже сохрани! Медведи верхами не ездят, а этот конный... Никита следы видел.

— Так это, верно, моей лошади следы, — с некоторым смущением сказала княжна. — Я там часто бываю. Красиво там, на Черном озере. Тихо.