Читать книгу "Человек, который знал все - Игорь Сахновский"

Как только видеокамера показала, что русский проснулся и лежит с открытыми глазами, W прошел в комнату через наглухо запирающийся тамбур пружинистой походкой форварда, который намерен сию минуту пробить одиннадцатиметровый. Ему нравилась идея положить постель так низко: голова лежащего — прямо у ног, будто футбольный мяч.

Любого нормального человека сильнее всего тревожит и пугает неизвестность. А значит, в первом же вопросе нужно очертить и выпятить «зону неизвестности». Свежим, слегка насмешливым голосом, с превосходством стоящего над лежащим, W осведомился: знает ли этот несчастный, куда он попал?

Приблизительно с такими же паузами в прямом эфире на вопросы телеведущего откликается корреспондент, пребывающий на другом конце света:

— Знаю, — сказал русский. — Нет такого агентства.

И повернулся на другой бок.

Это был не просто точный ответ. Если продолжить сравнение с футболом, полусонный вратарь без видимых усилий, не напрягаясь, отбил 11-метровый так, что мяч улетел в противоположные ворота. Обескураженный форвард предусмотрел все обстоятельства, кроме одного, совершенно немыслимого: для этого русского не существовало «зон неизвестности».

С момента своего появления на взлете холодной войны Агентство Национальной Безопасности было закупорено такой герметичной секретностью, что само его имя — National Security Agency (NSA) — долгое время запрещено было даже упоминать в официальных документах Соединенных Штатов. Язвительным журналистам это дало повод расшифровывать аббревиатуру NSA как «No Such Agency» — «Нет такого агентства». Впоследствии выражение вошло в сухощаво-пресный жаргон штатных обитателей Форт-Мида (Мэриленд), штаб-квартиры этой самой закрытой спецслужбы. Но приблизительно так же, как Папа Римский в 1992-м впервые публично признал, что синьор Галилей, позволивший Земле вертеться, был в чем-то, по большому счету, прав, Агентство Национальной Безопасности к 2000 году вынужденно признало свое суперактивное участие в системе глобального шпионажа «Эшелон».

Устав NSA экстремально засекречен, однако известно, что Агентство освобождено от любых ограничений на ведение разведки. На практике это означает едва ли не полную вседозволенность в методах и стиле работы. И мне легко представить, какой сардонической улыбкой одарил W странного русского, когда тот на втором допросе рассеянно осведомился: «Как насчет прав человека?», имея в виду свое вынужденное сидение взаперти. Ему было внятно и даже не без остроумия отвечено, что любая действующая разведка всегда находится как бы в состоянии войны. А военное положение автоматически ограничивает элементарные права и свободы. «Но мы вас пригласили (он так и выразился — «пригласили») не для того, чтобы с вами воевать, а для сотрудничества».

Реакция русского могла бы показаться блистательной наглостью, если бы не звучала с таким бесцветным равнодушием. Он посоветовал не рисковать. Он предупредил, что, если, не дай бог, согласится сотрудничать, то и сам W, и те, кто сейчас прослушивает их разговор, и еще почти сто сорок тысяч специалистов могут попросту остаться без работы.

Но если уж некоторые господа сами заводят речь о войне, то на войне, случается, предъявляют ультиматумы. Именно это он и собирается сделать.

Ультиматум Безукладникова содержал три скромных условия.

Во-первых, они дают ему возможность курить.

Во-вторых, они огораживают угол с унитазом и душем любой непрозрачной ширмой.

И, в-третьих, они прекращают прослушивать комнату. Он не артист и не радиокомментатор, чтобы его любое слово ловили в микрофон. Ему не требуется аудитория и категорически не нравится вещать на публику. Он согласен говорить лицом к лицу с живым человеком, но не с записывающей техникой.

Невыполнение этих условий будет означать просто прекращение разговоров. На всякий случай он не рекомендует пичкать его психотропными средствами и прочей сильной химией, чтобы не пришлось потом возиться с обломками инвалидной психики. В конце концов ему виднее. Он лучше знает свои варианты будущего, чем они — свои. И дайте уже покурить, черт бы вас побрал!

После недолгого тайм-аута ему принесли пачку «Lucky Strike», заслонили туалет переносной перегородкой и соврали, что микрофоны выключены.

В общей сложности за первую неделю «военного положения» манипуляции с микрофонами возобновлялись четырежды — их то убирали, то заменяли другими, дистанционными устройствами, то совсем отключали, то включали втихую на полуслове, пока наконец Безукладников не спросил W с тихим сочувствием: «Вам что, начальство совсем не доверяет?», и тот выразительно промолчал. Именно эта неудачная микрофонная возня, которую русский засекал с точностью до минуты, привела его оппонентов к выводу, что они имеют дело с неизвестной и очень мощной индивидуальной супертехнологией.

И вот здесь я подхожу к самой, пожалуй, темной части безукладниковского рассказа. Он, без сомнения, знал (то есть имел в виду), что я буду писать и публиковать этот текст. А чем еще объяснить аккуратные недомолвки, зияющие в его словах? Как говорится, фигура умолчания — самая громкая. Подозреваю, мне уже не узнать до конца, в подробностях, две вещи: во-первых, какую информацию у него сумели выудить профи из NSA и, во-вторых, какой ценой ему удалось от них уйти. Это не значит, что я пытаюсь уличить Безукладникова в неискренности или двурушничестве, но я вполне допускаю, что его уход на свободу был обставлен достаточно клейкими обязательствами.

W полагал, что большая часть людских отношений — это вынужденные, быстро окисляющиеся контакты между «человеком на работе» и «частным человеком», утоляющим свои личные нужды. Большинство «людей на работе» тупо или остро недовольны своим статусом и принуждены терпеть повадки «частных», лавируя между лояльностью и раздражением. W как раз был из числа недовольных остро. Спроси его (либо спроси он себя сам), какой участи он достоин, W ответил бы с усмешкой, что при другом жизненном раскладе мог бы рассчитывать на Оскара — неважно, в какой номинации. Вместо этого он копался по долгу службы в так называемом «человеческом шлаке», выскребая высокобюджетные информационные молекулы. Собственно, и вся его суперсекретная многотысячная контора занималась тем же самым — выскребанием неочевидных фактов из мирового шлака.

Неудобный русский не вписывался ни в какую программу, поскольку жил только по своей внутренней. Например, он терпеливо, с рассеянным видом выслушивал тщательно заготовленные вопросы стратегического назначения, а потом вдруг интересовался: «Вот вы в субботу фильм с Джеймсом Бондом смотрели… Вы же любите Джеймса Бонда. А Шона Коннери терпеть не можете. Почему??» W находчиво огрызался: «Зачем спрашивать, если и так все знаешь!» В иные дни русский выказывал желание сообщить нечто экстремально серьезное, при этом искренне волновался: якобы от его слов зависят жизни людей… W ненавидел, когда к служебным темам по-дилетантски примешивали чувства и пафос, а потому слушал почти брезгливо. Суть сообщения сводилась к следующему.

Агентству нет смысла тратить столько денег и сил, сколько оно тратит на перехват телефонных разговоров, факсов и электронной почты по всему миру. Совершенно незачем прослушивать такие толпы людей и заглядывать в такую прорву е-мейлов. Не говоря уже о моральной сомнительности этого занятия. Достаточно ограничиться узким сектором, откуда может прийти (и придет) реальная угроза. В сущности, это всего лишь несколько почтовых серверов, чуть более десятка адресов и полторы сотни телефонов, из которых большая часть принадлежит «Аль-Каиде» (он сказал: вашей любимой «Аль-Каиде»). Вот на них и надо нацелиться, просто необходимо, если Агентство Национальной Безопасности действительно занимается национальной безопасностью, а не только банальным шпионажем.