Читать книгу "Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Массимо Манфреди"

— А что вот здесь, внизу? — спросил царь, указывая на область, помеченную надписью «антиподы».

— Этого никто не знает. Но правдоподобно предположить, что там находятся земли, похожие на поверхность, где живем мы. Это вопрос равновесия. Проблема в том, что мы пока не знаем, как далеко простираются северные области.

Александр задумчиво направил взгляд на провинции бескрайней державы, которая, как ему говорили, протянулась от Эгейского моря до Индии, и ему вспомнились вдохновенные слова, которыми три года назад персидские гости описывали свою родину.

В это время ему представилось, как он скачет на Букефале по этим нескончаемым плоскогорьям, как летит над горами и пустынями к пределам мира, к волнам реки Океан, которая, согласно Гомеру, окружает всю землю.

Его вывел из задумчивости голос отца и положенная на плечо рука.

— Собери свои вещи, сын мой, и распорядись, чтобы слуги приготовили твой багаж. Все, что хочешь забрать домой, в Пеллу. И попрощайся с учителем. Вы расстаетесь на некоторое время.

С этими словами царь удалился, чтобы дать им попрощаться наедине.

— Быстро пролетело время, — сказал Аристотель. — Мне показалось, что мы приехали в Миезу лишь вчера.

— Куда отправишься теперь? — спросил Александр.

— Пока что останусь здесь. Мы собрали много материалов и сделали немалое количество записей и заметок, которые нужно теперь тщательно разобрать. Кроме того, я провожу кое-какие исследования. Изучаю, как болезни передаются от одного тела к другому.

— Я рад, что ты остаешься: так я смогу иногда приезжать сюда. У меня еще осталось столько вопросов к тебе!

Аристотель пристально посмотрел на своего воспитанника, и мгновение читал эти вопросы в переменчивом свете его беспокойного взгляда.

— Оставшиеся у тебя вопросы не имеют ответа, Александр… А если имеют, ты должен искать его у себя в душе.

Свет весеннего дня осветил разбросанные листы, клинышки для замечаний и рисунков, чашки художников с красками и кисточками, огромную карту известного мира и маленькие серые безмятежные глаза философа.

— А потом, куда отправишься после? — снова спросил Александр.

— Сначала в Стагир, домой.

— Думаешь, тебе удалось сделать из меня грека?

— Думаю, я научил тебя, как стать человеком, но, прежде всего я понял одну вещь: ты никогда не будешь ни эллином, ни македонянином. Ты будешь просто Александром. Я научил тебя всему, чему мог, — теперь иди своим путем. Никто не может сказать, куда он тебя приведет. Лишь одно я знаю наверняка: всякий, кто захочет последовать за тобой, должен будет бросить все — родной дом, привязанности, родину — и броситься в неизвестное. Прощай, Александр, и да защитят тебя боги.

— Прощай, Аристотель. Да сохранят боги и тебя, если хотят послать немного света в этот мир.

Так они и расстались, на прощанье долго посмотрев друг на друга. Чтобы больше никогда не увидеться.

* * *

Александр в эту ночь не спал допоздна, охваченный волнением, которое мешало сну. Он смотрел в окно на мирную деревню и луну, освещавшую вершины Бермия и Олимпа, еще покрытые снегом, но в ушах его уже стоял звон оружия и ржание несущихся галопом коней.

Он думал о славе Ахилла, заслужившего честь быть воспетым Гомером, о ярости битвы и ударах мечей и копий, но не мог понять, как все это могло уживаться в его душе вместе с мыслями Аристотеля, образами Лисиппа, стихами Алкея и Сафо.

Возможно, думалось ему, ответ кроется в его происхождении, в природе его матери Олимпиады, дикой и меланхоличной одновременно, и природе отца, приветливого и беспощадного, импульсивного и рассудительного. Возможно, он кроется в натуре его народа, за спиной которого живут самые дикие варварские племена, а перед глазами неизменно стоят греческие города с их храмами и библиотеками.

На следующий день Александру предстоит встретиться с матерью и сестрой. Насколько они изменились? А насколько изменился он сам? Каково теперь будет его место в царской резиденции в Пелле?

Стараясь успокоить буйство своей души музыкой, Александр взял цитру и уселся перед окном. Зазвучала песня, которую он много раз слышал от воинов своего отца, когда ночью они сидели вокруг сторожевых костров. Песня грубая, как и их горский диалект, полная страсти и тоски.

Внезапно Александр заметил, как в комнату вошла Лептина, привлеченная музыкой, и села на край ложа, заслушавшись.

Лунный свет ласкал ее лицо и белоснежные гладкие плечи. Александр отложил цитру, а девушка легким движением обнажила грудь и протянула к нему руки. Он лег рядом с ней, и Лептина положила его голову себе на грудь, гладя волосы.

ГЛАВА 20

Через три дня после прибытия в Пеллу Александр был представлен выстроившемуся войску. Облаченный в доспехи, верхом на Букефале, он рядом с отцом объехал строй — сначала справа, тяжелую конницу гетайров, «друзей царя», знатных македонян из всех горных племен, потом строевую пехоту педзетеров, так называемых «пеших друзей», набранную из равнинных крестьян, выстроившихся квадратом грозной фаланги.

Они построились в пять шеренг, и у каждого ряда были сариссы разной длины — у каждого следующего ряда длиннее предыдущего, чтобы, когда их опустят, все наконечники оказались вровень друг с другом.

Один из командиров выкрикнул своим воинам приказ показать оружие, и поднялся лес копий с железными остриями, чтобы воздать честь царю и его сыну.

— Запомни, мой мальчик: фаланга — это наковальня, а конница — молот, — сказал Филипп. — Когда на вражеское войско обрушивается наша конница, от этого барьера копий нет спасения.

Потом, на левом фланге, он обошел «Острие», головной отряд царской конницы, которая бросалась в бой в решительный момент, чтобы нанести удар кувалдой, разрушая вражеский строй.

Конники закричали:

— Здравствуй, Александр! — и застучали дротами по щитам — честь, оказываемая только своему командиру.

— Ты их военачальник, — объяснил Филипп. — Отныне ты будешь вести в бой «Острие».

В этот момент от строя отделилась группа всадников в великолепных доспехах и шлемах с высокими гребнями.

Их кони с серебряными удилами и пурпурными шерстяными чепраками выделялись среди прочих внушительностью, а сами они — благородством осанки. Всадники бросились в галоп, как единая яростная сила, а потом, по команде, продемонстрировали широкий, внушительный, совершенный разворот. Всадники, находившиеся на оси поворота, задержали своих скакунов, в то время как остальные мчались тем быстрее, чем дальше находились от центра, так что крайним ничуть не пришлось замедлять ход.

Завершив этот замечательный маневр, они снова пустили коней в галоп, плечом к плечу, голова к голове, подняв за собой густую тучу пыли, и остановились прямо перед царевичем.