Читать книгу "Процесс Элизабет Кри - Питер Акройд"

— Известно ли вам, что такое голем, сэр?

— Мифическое существо. Кажется, что-то вроде вампира.

Его перестало удивлять происходящее с ним, и он ответил автоматически, как школьник на уроке.

— Совершенно верно. Но мы с вами не из тех, кто верит в мифические существа, правда?

— Надеюсь, что нет. Однако могу я узнать вашу фамилию? Так будет легче разговаривать.

— Моя фамилия Килдэр, мистер Гиссинг. Вы, насколько я знаю, родились в Уэйкфилде?

— Да.

— Но в вашей речи не слышно местного акцента.

— Я образованный человек, сэр.

— Истинно так. Ваша жена, — Гиссинг не услышал никакого особенного ударения на последнем слове, — сказала нам, что вы написали книгу.

— Да. Роман.

— Может быть, я его видел? Как он называется?

— «Рабочие на заре».

Килдэр взглянул на него жестче.

— Вы, наверно, социалист? Или член Интернационала?

Полицейский инспектор пытался увидеть некую мятежную связь между Карлом Марксом и Джорджем Гиссингом и даже в тот момент еще не исключал возможности некоего революционного заговора.

— Я не имею ничего общего с социалистами. Я реалист.

— Название у вашей книги такое, знаете…

— Записывать меня в социалисты не больше оснований, чем Хогарта или Крукшенка.[20]

— Я слыхал, конечно, эти имена, но…

— Это были художники, как и я.

— Понятно. Но не все художники могут похвастаться, что сидели в кутузке. — Следовало быть готовым, подумал Гиссинг, к тому, что они об этом знают; но все равно он не мог заставить себя посмотреть этому человеку в глаза. — Вы отбыли месяц каторжных работ в Манчестере, мистер Гиссинг. По обвинению в краже.

Он-то надеялся, что его проступок забыт, стерт из памяти всех, кроме него самого; когда они с Нелл переехали в Лондон, он даже пережил то, что позднее описал как «состояние необычайного духовного подъема, напряженнейшей внутренней работы». Может показаться странным этот «духовный подъем» в городе столь сумрачном, но Гиссинг хорошо знал, что Лондон всегда был обиталищем визионеров. Не случайно он выписал слова Уильяма Блейка, которые процитировал Суинберн в своем недавнем очерке, посвященном этому поэту: «Духовный, четырежды сущий, извечный Лондон». Однако теперь Джордж Гиссинг сидел перед полицейским детективом понурив голову.

— Мне все же хотелось бы знать, почему я здесь.

Главный инспектор Килдэр достал что-то из кармана и протянул ему. Это был листок из блокнота, запачканный кровью; на нем значились фамилия и адрес Гиссинга.

— Это я написал, — сказал Гиссинг тихо. — И дал ей.

— Мы и сами так думали.

— Я искал жену. — Он наконец понял, почему его допрашивают. — Неужели вам могло прийти в голову, что я причастен к этой смерти? Глупость какая-то.

— Не глупость, сэр. В подобном деле ничего нельзя отбрасывать как глупость.

— Разве я похож на убийцу?

— Я много раз убеждался, что тюрьма ожесточает человека.

— Вас же там всякому небось научили.

Это был другой голос, раздавшийся у него из-за спины; оказывается, допрос вел не один полицейский, а двое. Для Гиссинга их предположения были невыносимы. Он отдавал себе отчет в том, что мог быть сочтен, по тогдашнему выражению, «моральным уродом»; он не только жил с проституткой, но и познал уже вкус преступления и наказания, из-за чего неизбежно должен был вновь и вновь, от раза к разу все яростней, набрасываться на установленный порядок и добродетель. Это могло вылиться даже в убийство.

— Погибшая женщина была подругой вашей жены, — говорил между тем Килдэр. — Вы должны были хорошо ее знать. Или я не прав?

— Я никогда ее до той встречи не видел и ничего о ней не знал.

— Вы не любите встречаться с подругами вашей жены?

— Разумеется, нет. — Он не мог больше терпеть. — Вы прекрасно понимаете, какого сорта женщина моя жена. Но вы совершенно не понимаете, какого сорта человек сидит перед вами. Я джентльмен. — В мерцании газа он смотрел с таким вызовом и был при этом так беззащитен, что обоим полицейским в глубине души захотелось ему поверить. — В котором часу ее убили?

Килдэр помолчал, раздумывая, стоит ли делиться такими сведениями.

— Мы не можем говорить наверняка, но в полночь ее нашла другая, такая же, как она.

— Следовательно, я не тот, кого вы ищете. Сходите в ресторанчик на углу Бернерс-стрит и справьтесь обо мне. Я ушел оттуда уже после полуночи. Осведомитесь у официанта по имени Винсент, помнит ли он мистера Гиссинга.

Килдэр, нахмурившись, откинулся на спинку стула.

— Вы сказали моим сотрудникам, что работали.

— И не солгал. Я работал в ресторанчике. В этой внезапной сумятице я напрочь забыл, что вчера вечером сидел там, а не дома. Это одно из моих обычных мест.

Раздался стук в дверь, который так испугал Гиссинга, что он привстал со стула. Вошедший полицейский зашептал что-то Килдэру; слов Гиссинг не мог разобрать, а они между тем были в его пользу. В комнате на Хэнуэй-стрит на одежде подозреваемого крови не оказалось, и все ножи были чистые. Это разочаровало Килдэра, который считал, что наконец-то напал на след Голема из Лаймхауса. У кого может быть лучший мотив, чем у мужа закоренелой шлюхи — да еще бывшего заключенного, — которого она и подобные ей без конца компрометировали? Какого рода мщение мог замыслить этот человек? Килдэр вышел из комнаты вместе с полицейским, вернувшимся с обыска, и отправил его в ресторанчик, о котором упомянул Гиссинг. Килдэр разговаривал бы с подчиненным иначе, если бы знал, что ему всего час назад отдалась Нелл — на той самой постели, где ее муж лежал прошлой ночью и видел во сне аналитическую машину. Полицейский дал ей шиллинг, с которым она немедленно отправилась в Севен-дайелс, в лавку, где продавали джин.

Гиссинг сидел совершенно неподвижно и в наступившей тишине вспомнил о трупе, который лежал за стеной, совсем рядом. С детства его посещали мысли о самоубийстве — главным образом о прыжке в воду, — и на минуту он попытался вообразить, что на деревянном столе лежит он сам. Он всегда считал, что должен терпеть жизнь, испытывая по возможности меньше страданий, и старался думать о смерти с вожделением, но теперь, сидя в полицейском участке, он начал понимать, что, похоже, не властен над очертаниями своей судьбы. На протяжении одного дня из чудесного затворничества среди книг в Британском музее его бросило в унижение ареста с перспективой позорной смерти в петле. И какое событие предопределило эту перемену? Случайная встреча на Уайт-кросс-стрит и его столь же случайное решение написать свое имя и адрес в надежде отыскать Нелл. Да, безусловно, была у его теперешних страданий и более постоянная причина — его жена. Он никогда бы не повстречал будущую жертву, если бы не пошел вслед за Нелл; его никогда бы ни в чем не заподозрили, не будь на нем клейма арестанта и отверженного, которое он получил по ее милости. Как ужасно быть с головы до ног опутанным чужой жизнью!