Читать книгу "Архивное дело - Михаил Черненок"

— Четыре трупа по одному делу? — удивился Антон.

Тропынин скорбно наклонил белую голову:

— Согласитесь, что даже для той сложной поры это был неординарный случай.

Едва взглянув на фотографии, Бирюков сразу узнал одетого в кожаный пиджак Жаркова с заметным шрамом на правой стороне подбородка. По сравнению с тем фотоснимком, который Антон взял у заведующей Березовским Домом культуры Ларисы Хлудневской, здесь Жарков был сфотографирован значительно позднее, по всей вероятности, в сорокалетнем возрасте. На другом фото на фоне нарисованного экзотического пейзажа с пальмами позировал в полный рост с обнаженной шашкой, уткнутой концом в пол, коренастый мужчина лет пятидесяти с волевым холеным лицом. Одет он был в форму командира Красной Армии. На голове возвышался шишак буденовского шлема со звездой над небольшим козырьком. На остальных двух мутноватых снимках были запечатлены невзрачный подслеповатый старик с реденькой козлиной бородкой и чем-то похожий на него худощавый парень, прикусивший верхними зубами пухлую нижнюю губу. Эти две фотокарточки были пересняты, похоже, с какой-то групповой семейной фотографии.

— Попробуй, земляк, угадать, что это за люди… — сказал Тропынин Антону.

Антон посмотрел на фотографию Жаркова:

— Вот этот — безвестно канувший в Лету председатель колхоза. Остальных не знаю,

Тропынин показал на репродукции с групповой фотографии:

— Отец и сын Хоботишкины.

— Сына Дмитроком в Березовке звали?

— Нет, это старший — Емельян. А вот это… — Тропынин указал на мужчину с шашкой. — Ерофей Нилович Колосков во время службы — командир артиллерийского дивизиона.

— Здесь он, скорее, на кавалериста похож.

— Тогда артиллерия была на конной тяге. Ездовым полагалась шашка, а командиры любили с ней фотографироваться.

— Каким образом бывший строитель мельниц переквалифицировался в артиллериста, да еще и до командира дивизиона дослужился?

— Колосков был незаурядным человеком. Имел инженерное образование. А Красная Армия в период своего становления нуждалась в грамотных командирах. Ерофей Нилович быстро переориентировался в политической обстановке и признал Советскую власть. Кстати, тогда более важные, чем он, господа добровольно переходили на сторону Советов. Многие из них оказались настоящими патриотами и честно служили народу до конца своих дней… — Тропынин помолчал. — Хотя и перевертышей, ждущих возврата к прошлому, из их числа хватало.

— Старики говорят, будто Илья Хоботишкин с Колосковым были родственниками, — сказал Бирюков.

— Жены их — двоюродные сестры. Родство относительное, но именно оно сыграло роковую роль в последующей судьбе Колоскова. Современным молодым людям трудно понять то сложное, противоречивое время. В нем было много победного и много трагического. Многие ушли вместе со своим временем, — Тропынин положил ладонь на материалы расследования. — Здесь со всеми подробностями зафиксирована трагедия Жаркова, Половникова, Хоботишкиных и Колоскова. Прочти, земляк, обвинительное заключение, полистай материалы дознания. Возникнут вопросы — отвечу чуть позже. Сейчас мне хочется проехать по райцентру, посмотреть, что здесь осталось от прошлой поры. Очень долго не был я в родном краю и, видимо, благодаря тебе, последний раз сюда заглянул. Ну, а завтра, если не возражаешь, отправимся вместе в Серебровку и Березовку.

— Конечно, Николай Дмитриевич, не возражаю, — сказал Антон.

— Вот и прекрасно. Попрощаюсь с земляками, — Тропынин глянул на молчаливо слушавшего лейтенанта госбезопасности. — Итак, Виталий, совершим экскурсию по земле моей молодости.

Лейтенант, улыбнувшись, взял полковничий портфель.

Когда они вышли из кабинета, Бирюков нетерпеливо открыл первый том следственного дела. Начинался он с постановления старшего оперуполномоченного ОГПУ Тропынина Н. Д. о розыске председателя колхоза «Знамя Сталина» Жаркова А. К., таинственно исчезнувшего 10 октября 1931 года. Дальше шли протоколы допросов свидетелей, которые разговаривали с председателем или хотя бы видели его накануне исчезновения. В протоколах то и дело попадались знакомые Антону фамилии, но много было и таких, о ком Антон ни разу не слыхал. Вероятно, со временем эти люди умерли или давно выехали из Серебровки и Березовки в другие места. К делу прилагались справки районных и окружных Новосибирских организаций, официально сообщавшие о том, что с 10 октября по момент запроса председатель Жарков у них не появлялся.

Почерк у старшего оперуполномоченного был убористый, но разборчивый. Вчитываясь в поблекшие чернильные строки, Бирюков невольно обратил внимание на то, с какой тщательностью старался Тропынин выяснить мельчайшие подробности последних дней нахождения на председательском посту Афанасия Кирилловича Жаркова. Свидетельские показания были путаными, противоречивыми, во многих случаях даже заведомо ложными, но Тропынин упорно, по крупицам, докапывался до истины.

Особенно заинтересовался Бирюков показаниями сторожа крупорушки Трофима Головизнева, который утверждал, что 10 октября перед закатом солнца Жарков проехал из Березовки по Ерошкиной плотине на жеребце Аплодисменте, запряженном в легкий рессорный ходок, и обратно не возвратился. Вечер тот был пасмурный, ночь темная, а под утро начался холодный проливной дождь, не прекращавшийся весь следующий день. После заката солнца, когда утки начинают перелет с зерновых полей на озера, 10 октября недалеко от плотины, за камышами, стреляли из ружей охотники. Сколько их было, Головизнев не знал, однако с вечера видел, как к пруду направлялись с ружьями березовский старик Кожемякин и Лукьян Хлудневский из Серебровки. После утиного перелета, уже в полной темноте, Хлудневский с двумя подстреленными кряквами прошел через плотину в Серебровку. Головизнев попросил у него закурить, и, пока сворачивал самокрутку, они недолго поговорили о надвигающемся осеннем ненастье. Кожемякин, вероятно, ушел от пруда домой лугами, так как сторож крупорушки в тот вечер больше старика не видел. А еще Головизнев до утиного перелета вроде бы слышал одиночный выстрел в лесу, у Серебровки, но кто там стрелял, сторожу известно не было. После того выстрела к плотине никто не подходил.

Вторую половину первого тома занимали следственные материалы, относящиеся к обнаружению у Ерошкиной плотины утопленника через год после исчезновения Жаркова. В деле имелись протоколы опознания трупа и ремня, которым была привязана негодная вальцовая шестерня, валявшаяся в прошлом году возле пруда и неизвестно когда исчезнувшая с берега. Лукьян Хлудневский и Ефим Инюшкин предполагали, что «ремень с латунной морской пряжкой» принадлежал Жаркову. При опознании останков утопленника понятые заявили, что перешитый из серой шинели армяк с дореволюционными солдатскими пуговицами раньше они видели на березовском жителе Хоботишкине. Судя по останкам, потерпевший был малого роста, примерно, как сам Илья Хоботишкин или его старший сын Емельян. Районный врач дал заключение, что труп пролежал в воде не менее года.

Из дальнейших материалов было видно, как Тропынин стал разыскивать отправленного в Нарым Илью Хоботишкина. По его запросу сотрудники Томского управления ОГПУ отыскали семью Хоботишкиных в селе Подъельник, расположенном в нескольких километрах от пристани Нарым на Оби. Жена Хоботишкина Анна Кузьминична показала, что ее муж Илья Тимофеевич и старший сын, двадцатипятилетний Емельян Ильич, в начале октября 1931 года отправились на пассажирском пароходе «Пролетарий» в Томск продавать кедровые орехи и домой не вернулись. Где они находятся, Анна Кузьминична не знала. Младшего сына Дмитрия Хоботишкина,ввиду его умственной неполноценности, оперуполномоченный допрашивать не стал.