Читать книгу "Ужин - Герман Кох"

Глаза Мишела искали моей поддержки; Клэр ничего не известно о фильмах, убедился я в тот момент. При всей ее осведомленности о существовании фильмов она не знала.

— Он приехал за деньгами, — сказал я, глядя на Мишела.

Клэр удивленно подняла брови.

— Я занял у него денег, хотел вернуть еще до ужина, но совсем забыл.

Мишел потупил взор и заскрипел белой кроссовкой по гравию. Моя жена молчала, глядя на меня.

— Полсотни, — уточнил я, вынув банкноту из кармана и протянув ее Мишелу.

— Спасибо, пап, — сказал Мишел, положив деньги в карман куртки.

Клэр глубоко вздохнула и взяла Мишела за руку:

— Тебе не пора?.. — Потом обратилась ко мне: — Пойдем за стол. Все уже о тебе волнуются.

Обняв на прощание нашего сына (Клэр трижды его расцеловала), мы смотрели ему вслед, пока он крутил педали по направлению к мостику. На середине мостика он, показалось, хотел обернуться и помахать нам, но лишь приподнял руку.

После того как он скрылся из виду, Клэр спросила:

— Когда ты узнал?

Я подавил искушение задать ей тот же самый вопрос — «А ты?» — и ответил:

— Во время передачи «Внимание: розыск!».

Она ласково взяла мою руку — так же, как только что брала руку Мишела.

— Ох, дорогой, — вздохнула она.

Я повернулся, чтобы видеть ее лицо:

— А ты?

Клэр держала теперь обе мои руки. Встретившись со мной глазами, она попробовала улыбнуться — то была улыбка из счастливого прошлого.

— Ты же понимаешь, что я прежде всего думала о тебе, Паул, — сказала она. — Я не хотела… я полагала, что для тебя это будет слишком серьезным ударом. Я боялась… что ты снова… ну ты понимаешь, о чем я.

— Когда? — тихо спросил я. — Когда ты обо всем узнала?

Клэр сжала мои пальцы.

— В тот самый вечер, — сказала она. — Сразу после всего случившегося у банкомата.

Я вперился в нее взглядом.

— Мишел мне позвонил, — сказала Клэр. — Сразу. И спросил моего совета.

29

Однажды, когда я еще работал учителем, я рассказывал классу о Сталинградской битве.

Я смотрел на детей, на их головы, в которых исчезают мои слова.

— Гитлер решил овладеть Сталинградом, — вещал я. — Хотя со стратегической точки зрения мог пойти прямиком на Москву. Но его привлекало название города, данное в честь его врага Иосифа Сталина. Взятие этого города нанесло бы Сталину колоссальный психологический удар.

Я остановился и снова оглядел класс. Некоторые ученики записывали за мной, другие просто слушали, устремив на меня либо заинтересованные, либо остекленевшие взгляды (первых больше, чем вторых, утешал я сам себя, хотя по большому счету, осознал я в тот же миг, меня это уже не волнует).

Я подумал об их будущих жизнях.

— Вот такая нерациональная мотивация ведет порой к победе, — сказал я. — Или к поражению.

Когда я еще работал… Мне до сих пор с трудом дается эта фраза. Я мог бы подробно изложить, что давным-давно, в далеком прошлом, у меня были иные планы на жизнь, но я не стану этого делать. Кому какое дело, в чем они заключались? Во всяком случае, фраза «когда я еще работал» мне больше по душе, чем «когда я учительствовал» или — еще хуже — «когда я работал в системе образования», любимая фраза бывших учителей, считающих себя настоящими профи.

Не стану уточнять, где именно я преподавал. Это тоже никого не касается. Ведь это как клеймо. «А, он преподавал там-то и там-то, — скажут люди. — Это многое объясняет». Однако, что именно это объясняет, им и самим невдомек. Я учитель истории. Я был учителем истории. Десять лет назад я завершил свою карьеру. Вынужден был завершить, хотя ни то ни другое в моем случае не отражает всей правды. Распространяться о которой в любом случае не стоит.

Все началось в поезде, следовавшем в Берлин. Начало конца, начало (вынужденного) конца моей карьеры. Весь процесс длился от силы два-три месяца. Стоило ему начаться, как он стал набирать бешеную скорость. Подобно злокачественной болезни.

Задним числом я не жалею об этом — моя деятельность на преподавательском поприще и так затянулась. Я сидел в пустом вагоне и глядел в окно. Первые полчаса мимо проносились лишь березы, но потом их сменили спальные районы какого-то городка. Я смотрел на дома и садики у самого полотна железной дороги. В каком-то садике сушились белые простыни, в другом висели качели. Стоял холодный ноябрьский день. На улице не было ни души. «Может, тебе взять отпуск? — предложила Клэр. — Поезжай куда-нибудь на недельку». Она заметила мою повышенную раздражительность. Наверняка из-за работы, из-за школы. «Для меня загадка, как ты выдерживаешь такую нагрузку, — сказала она. — Не стоит во всем винить себя». Мишелу тогда не исполнилось и четырех, он три дня в неделю посещал детский сад, и эти три дня целиком принадлежали Клэр. Неделю они легко справятся вдвоем.

Я колебался сперва между Римом и Барселоной, с их пальмами и кафешками, но в конце концов остановил свой выбор на Берлине, прежде всего потому, что никогда там не был. Поначалу я испытывал приятное возбуждение от предстоящей поездки. В компактный чемодан я упаковал минимум вещей. Возбуждение длилось вплоть до вокзала, где поезд в Берлин уже ждал отправления. Поначалу все шло как по маслу. Я без сожаления провожал глазами блочные дома и промышленные зоны. Мелькали пейзажи с коровами, каналами, высоковольтными мачтами, но мой взгляд был по-прежнему устремлен вперед. Затем возбуждение сменилось чем-то иным. Я подумал о Клэр и Мишеле. О расстоянии, нас разделяющем. Я представлял себе Мишела на детском велосипедном сиденье, Клэр — перед входом в детский сад, ее руку с ключом от нашей двери.

К тому времени, как поезд въехал на немецкую территорию, я уже несколько раз сходил в вагон-ресторан за свежим пивом. Пути назад не было.

Как раз в этот момент я увидел дома и садики. Повсюду живут люди, подумал я. Их так много, что они заселяют каждый свободный клочок земли, обустраивая свое жилье даже у железной дороги.

Из гостиничного номера я позвонил Клэр, стараясь говорить непринужденно.

— Что случилось? — сразу спросила Клэр. — С тобой все в порядке?

— Как дела у Мишела?

— Хорошо. Он слепил из пластилина слоника. Вот, послушай, он сам тебе расскажет. Мишел, тебя папа к телефону…

Нет, хотел сказать я. Не надо.

— Папа…

— Привет, малыш. Мама говорит, ты слепил слоника?

— Папа?

Я должен был подобрать какие-то слова. Но не мог.

— Папа, ты простудился?

В последующие дни я силился изображать из себя заинтересованного туриста. Я прогуливался возле развалин Берлинской стены, обедал в ресторанах, где, согласно путеводителю, питаются простые берлинцы. Хуже всего было вечерами. Я стоял перед окном своего номера и смотрел на уличное движение, на тысячи огней, на спешащих неведомо куда людей.