Читать книгу "Козни колдуна Гунналуга - Сергей Самаров"

И все же Гунналуг сумел тогда себя победить, сумел заставить себя ради собственного будущего. И это открыло перед ним новые горизонты. А с открытием перспектив и интерес к учебе проявился с новой силой. Тем не менее, не имея достаточных опыта и знаний, молодой колдун всегда стремился сделать больше, чем умел. Учитель это не одобрял, и Гунналуг иногда действительную работу заменял эффектным впечатлением. И тогда еще понял твердо, что большинство людей интересует как раз не конечный результат, а впечатление, которое они получают даже от результата второстепенного. Так уж устроен человек. Произведя впечатление, ученик колдуна добился согласия на инициацию. Ночью была убита семья рыбаков, у которых похитили ребенка для принесения священной жертвы, потому что без крови невинного младенца инициация в члены ордена темнолицых колдунов состояться не могла. Эту кровь пили три колдуна и ученик. Чашей служил человеческий череп. И только после этого Гунналуг стал полноправным членом ордена. Именно из-за этого обряда орден когда-то изгнали из священной земли Туле. Но слухи об обряде ходили по земле, искаженные, усиленные, и Гунналуг на протяжении многих лет часто встречался с мнением, что он питается кровью младенцев, хотя попробовал ее на вкус только однажды, во время инициации. Но, даже став полноправным членом ордена и продолжая одновременно процесс обучения, он по-прежнему любил производить впечатление.

Простейший фокус с изменением положения ограниченного пространства был по большому счету даже и не настоящим серьезным колдовством, а именно фокусом, игрушкой, которую Гунналуг научился делать еще молодым. Сначала ему, помнится, нравилось лежать на потолке. Потом это надоело, и он стал вращать в пространстве помещение. Это было легко и не требовало значительных усилий, хотя с возрастом колдун стал прибегать к фокусам реже. Но он видел, какое впечатление фокус произвел на ярла Торольфа Одноглазого. И, хотя тот уже наблюдал воочию серьезное и недоступное для большинства колдунов темпоральное действие, когда из жизни команд трех драккаров были выброшены двое суток, не потерял способности поражаться мелочам. Там впечатление тоже, конечно, было, но оценка у мелкого фокуса оказалась более высокой. Опять сработала любовь людей к эффектам. Однако для более серьезного действия Гунналуг сил практически не имел. Тем более силы должны были ему понадобиться вскоре для военных действий. И потому прибегал к впечатляющему фокусу.

Гунналуг рассчитывал, что и на Китобоя он произведет впечатление не менее мощное. И даже решил усилить эффект, и мыслью опять сдвинул пространство, положив свою каморку почти набок, оставаясь одновременно в вертикальном положении в отношении самой каморки. И даже треножник со светильником при этом не шелохнулся, и пламя поднималось строго вверх относительно стен, но совсем не относительно самого драккара, и даже капли масла из светильника не вытекло, хотя, если смотреть за полог из драккара, светильник стоял почти на боку или, как думалось, висел в воздухе.

* * *

Торстейн Китобой поднялся на наклоненный борт драккара без всякого желания. Ему не слишком хотелось общаться с колдуном, чье имя никогда не сопровождалось в народе хвалебными эпитетами. Более того, сопровождающий Китобоя кормчий Красный Нильс, едва показав пальцем, где искать Гунналуга, тут же сам торопливо спрыгнул с борта, словно боялся, что колдун его заметит. Это еще раз показало Торстейну, что он идет вовсе не на безопасный разговор. Но отказываться — это значило бы показать свой страх. А что может быть позорнее для мужчины-воина! Конечно, страх, бывает, сковывает своими цепями даже самого отважного. Но побороть его и поступить так, как ты должен поступить, — это и есть мужество. Однако страх — это то, что не видят посторонние. Посторонние видят и оценивают только поступки. И Торстейн готов был к поступку, а потому взял себя в руки, победил страх и уверенно, чуть не торопливо, чтобы не раздумать, двинулся по неудобному пространству прямиком к корме.

Обычная для всех драккаров каморка под кормой была занавешена куском парусины, но парусина висела совсем не так, как должна была бы висеть. Вернее, она даже не висела, а вытягивалась в сторону, как не должна была вытягиваться. Торстейн настороженно остановился уже перед этим пологом, не понимая, что происходит.

— Заходи, Китобой… — раздался из-за полога вибрирующий голос со многими трещинками, словно бы и не громкий, но властный, приказывающий, чуть-чуть прикаркивающий.

Колдун почувствовал приближение Торстейна, и при встрече с такой прозорливостью все, казалось, внутри у Китобоя затрепетало от прикосновения к этому, как ему подумалось, нечеловеческому. Именно нечеловеческому, потому что Торстейн считал недоступным для человека влиять на другого человека иначе, нежели физической или моральной силой, и все остальные виды влияния относил к нечеловеческим.

Он тронул рукой полог с осторожностью, не понимая, в какую сторону тот должен сдвигаться, и замер в недоумении. Если драккар был наклонен в одну сторону, то полог был наклонен в другую, но сам своего наклона, кажется, и не чувствовал, хотя был легким и податливым и даже слегка колыхался под порывистым ветром. Но наиболее странное было в том, что сама каморка и все, находящееся в ней, в том числе и колдун, было наклонено еще больше и находилось практически на боку, не ощущая, кажется, этого. Ни один предмет не мог в этом положении держаться на своем месте, и, тем не менее, все предметы и сам колдун держались и не испытывали от своего положения неудобства, словно не замечая его.

— Я же говорю, заходи… — снова позвал Гунналуг, теперь уже более требовательно и властно, так что отказаться после момента, когда полог был отодвинут, показалось невозможным и опасным.

Торстейн глянул, куда ему ступить. Место, чтобы поставить ногу, было, он поставил, но поставил, как оказалось, не на наклонную поверхность, а на совершенно плоскую, которой здесь не было. Глянул еще раз и увидел, что часть его ноги, которая еще находится вне каморки, нормальная, а та часть, что ушла за порог, была странно изогнута, будто бы нога была сильно, почти катастрофически, до дикого уродства искривлена. Тем не менее боли он не почувствовал, как должен был бы почувствовать при переломе кости. Какое-то мгновение Китобой думал, но, подняв глаза, поймал насмешливый и слегка испытующий взгляд колдуна, и тогда решился, стремительно шагнул за порог и оказался вдруг на ровной поверхности, с которой падать было совершенно некуда. Полог за его спиной опустился вполне естественным образом, как он и должен был бы опускаться в реальных условиях человеческой, а не колдовской жизни.

Торстейн наклоном головы поздоровался.

— Ты, Китобой, достойно выдержал испытание. Пожалуй, с тобой стоит иметь дело… — сказал Гунналуг слегка разочарованно, потому что ожидал испуга, которого не последовало. — Садись сюда, на эту шкуру, и расскажи, чем так обижает вас ярл Ингьяльд.

— Мы не слишком охотно даем себя в обиду, — возразил Торстейн. — А ярл желает, чтобы мы отдавали ему десятую часть своей добычи с рыбной ловли и охоты. Но мы всегда были вольными бондами и не желаем этого делать. И потому предпочли ту же десятую часть отдавать наемным берсеркам, взявшимся нас защищать. Этим мы показали, что не жадные люди и воюем не за часть добычи, а за принцип. И он для нас важен. Это принцип нашей свободы, доставшейся нам от наших предков.